— «Брадаманти», сказал мне этот господин, — продолжал свой рассказ Николя, — ведь таков был пароль, о котором мы уговорились со старухой, чтобы мне узнать нужного человека.
— «Черпальщик», — отвечаю я, опять же, как было условлено.
— Вас зовут Николя? — спрашивает он.
— Именно так, сударь.
— А лодка у вас есть?
— У нас их целых четыре, господин хороший, ведь такое у нас ремесло: мы из поколения в поколение лодочники и черпальщики. Чем могу вам служить?
— Вот что надо бы сделать... если вы не струсите...
— А чего нам трусить, сударь?
— Вам придется понаблюдать за тем, как кто-то будет тонуть из-за несчастного случая... но только придется этому несчастному случаю помочь... Вы меня поняли?
— Ах, вот оно что, сударь, стало быть, надо, чтобы кто-то нахлебался воды из Сены, словно бы по неосторожности? Ну что ж, мне это подходит... Но так как блюдо-то лакомое, к нему дорогая приправа потребуется.
— Сколько надо будет... за двоих?
— За двоих?.. Стало быть, двоим придется отведать бульона из реки?
— Да...
— Пятьсот франков с головы, сударь... так что совсем не дорого!
— Согласен на тысячу франков...
— Только денежки вперед, господин хороший.
— Две сотни вперед, а остальные — потом...
— Вы мне что, не доверяете, сударь?
— Не доверяю! Ведь вы можете прикарманить мои двести, франков, не выполнив своего обещания.
— Ну а вы, сударь, когда дело будет сделано и я попрошу у вас остальные восемьсот монет, можете мне сказать в ответ: «Спасибо, сейчас сбегаю за ними!»
— В таких делах без риска не обойтись; ну так как: подходит вам это или нет? Двести франков наличными, а послезавтра на этом же месте, в девять вечера, я вам заплачу остальные восемьсот франков.
— А как вы узнаете, заставил ли я этих двоих нахлебаться речной водицы?
— Не беспокойтесь, узнаю... это уж моя забота... Значит, по рукам?
— По рукам, сударь.
— Вот вам двести франков... А теперь слушайте внимательно: вы узнаете старую женщину, что приходила к вам домой сегодня утром?
— Узнаю, сударь.
— Завтра или послезавтра, самое позднее, она снова к вам пожалует, часа в четыре пополудни; она станет вас ждать на берегу напротив вашего острова, с ней вместе будет белокурая девушка; старуха подаст вам знак, помахав платком.
— Так, сударь.
— Сколько нужно времени, чтобы доплыть от берега до вашего острова?
— Добрых двадцать минут.
— У вас какие лодки, плоскодонки?
— Дно у них ровное, как ладонь, сударь.
— Вы заранее незаметно приладите на дне одной из лодок люк с крышкой, так, чтобы его можно было быстро открыть, вода хлынет в отверстие, и лодка мигом пойдет ко дну.... Вам все понятно?
— А то как же, сударь! Ну и хитры же вы! У меня как раз есть старая, полусгнившая лодка, я хотел пустить ее на дрова... вот она и подойдет для этой последней поездки.
— Итак, вы отплываете с вашего острова в этой лодке с задраенным люком; следом за вами плывет другая лодка, надежная, на веслах там сидит кто-либо из вашей семьи. Вы пристаете к берегу, сажаете к себе в лодку старуху и белокурую девушку и направляетесь обратно к острову; однако, на нужном расстоянии от берега, вы наклоняетесь и делаете вид, будто вам надо что-то там привести в порядок, открываете люк, а сами быстро прыгаете в другую лодку, что плывет рядом с вами; между тем как старуха и юная блондинка...
— Хлебают водицу из одной и той же чашки... так оно и получится, сударь!
— И вы уверены, что вам никто не помешает? А ну как появятся на реке завсегдатаи вашего кабачка?
— Не тревожьтесь, сударь. В этот предвечерний час, а особливо зимой, к нам никто не заходит... Это у нас, как говорится, мертвый сезон; ну а коли вдруг кто и появится, это делу не помешает, напротив... ведь все они — надежные друзья.
— Превосходно! Впрочем, вы ничем не рискуете: решат, что лодка потонула, потому что изветшала, а старуха, которая приведет к вам девушку, исчезнет вместе с нею. Наконец, для того, чтобы увериться в том, что обе утонули... вследствие несчастного случая, вы можете, если они появятся на поверхности реки или если они уцепятся за борт второй лодки, вы можете, говорю я, изо всех сил попытаться им помочь и...
— И помочь им... пойти ко дну. Заметано, сударь!
— Надо также, чтобы эта прогулка по реке произошла после захода солнца, чтобы, когда они окажутся в воде, вокруг уже было совсем темно.
— Нет, сударь, так дело не пойдет; если будет мало света, как мы узнаем, что обе женщины уже вдоволь нахлебались водицы или им надо ее еще добавить?
— Это верно... Что ж, тогда несчастный случай произойдет перед самым закатом.
— В добрый час, сударь. Скажите, а старуха не может чего-нибудь заподозрить?
— Нет. Сев в лодку, она шепнет вам на ухо: «Надобно утопить малышку; перед тем как лодка пойдет ко дну, вы мне подайте знак, чтобы я могла спастись вместе с вами». Вы ответите старухе таким тоном, чтобы усыпить все ее подозрения.
— Так, чтобы она была уверена, что везет блондиночку похлебать водицы...
— И сама нахлебается вместе с нею.
— Лихо вы все это придумали, сударь.
— Главное, смотрите, чтобы старуха ничего не заподозрила!
— Не бойтесь, господин хороший, она все проглотит, как ложку меда.
— Ну ладно, желаю удачи, любезный! Я вами доволен, быть может, вы мне еще понадобитесь.
— К вашим услугам, сударь!»
— После этого, — продолжал злодей, окончив свой рассказ, — я распрощался с человеком в плаще, снова сел в свою лодку и, по пути, проплывая мимо галиота, заграбастал ту славную добычу, что мы только-только разобрали.
Из рассказа Николя становится понятно, что нотариус хотел, прибегнув к двойному преступлению, разом избавиться и от Лилии-Марии, и от г-жи Серафен, заставив старуху угодить в ту же самую западню, которая, как она думала, была расставлена для одной только Певуньи.
Надо ли повторять, что, с полным основанием опасаясь, как бы Сычиха с минуты на минуту не рассказала Лилии-Марии, что та в раннем детстве была брошена г-жой Серафен, Жак Ферран был крайне заинтересован в том, чтобы заставить молодую девушку исчезнуть навсегда, ибо ее жалоба могла причинить ущерб его богатству и сильно повредить его репутации.
Что же касается г-жи Серафен, то, принося ее в жертву, нотариус избавлялся таким образом от одного из своих сообщников (другим его сообщником был Брадаманти), которые могли бы погубить его, правда, погибнув при этом и сами; но Жак Ферран полагал, что могила сохранит его тайны надежнее, чем чувство самосохранения этих людей.
