— Да не мешайте вы ему! — закричала Тыква, схватив топорик черпальщика.
Николя, все еще размахивая своим ужасным ножом, выжидал удобной минуты, чтобы наброситься на брата.
— Я тебя предупреждаю, — вопил он, — что тебя и твою дрянь Волчицу я истреблю, а сейчас начну с тебя... Ко мне, матушка... ко мне, Тыква! Остудим-ка его, слишком долго мы терпели!
Сочтя, что удобный момент для нападения наступил, этот разбойник кинулся на брата, выставив вперед нож.
Марсиаль, опытный боец на дубинках, быстро отскочил в сторону, поднял дубинку, и она с быстротой молнии, описав в воздухе восьмерку, с размаху опустилась на правое предплечье Николя; сила эта неожиданного и болезненного удара была такова, что тот выронил нож.
— Негодяй... ты сломал мне руку! — завопил Николя, схватившись левой рукой за правую, повисшую вдоль тела как плеть.
— Не бойся, не сломал, я почувствовал, как дубинка отскочила, — спокойно ответил Марсиаль, отшвырнув ударом ноги нож, отлетевший под стойку.
Затем, воспользовавшись болью, которую испытывал Николя, Марсиаль схватил брата за шиворот, резко отпихнул его назад и потащил к двери в небольшой погреб, о котором мы уже упоминали; отворив эту дверь одной рукой, он другою втолкнул Николя, ошеломленного этим внезапным нападением, в темный погреб и захлопнул дверь.
Затем, вернувшись к обеим женщинам, Марсиаль схватил Тыкву за плечи и, несмотря на ее ожесточенное сопротивление и на то, что она топориком слегка поранила его руку, не обращая внимания на ее дикие вопли, запер сестру в низкой зале кабачка, примыкавшей к кухне.
После чего, обратившись к матери, которая не пришла еще в себя при виде этого столь же ловкого, сколь и неожиданного маневра своего старшего сына, Марсиаль холодно сказал ей: — Ну, а теперь, мать, потолкуем вдвоем.
— Ладно! Согласна... потолкуем вдвоем!.. — громко сказала вдова, и ее обычно бесстрастное лицо оживилось, мертвенно-бледная кожа слегка порозовела, обычно тусклые глаза загорелись мрачным огнем: гнев и ненависть придали ее физиономии ужасный вид. — Ладно, потолкуем вдвоем!.. — продолжала она с угрозой в голосе. — Я ждала этой минуты, ты наконец-то узнаешь обо всем, что у меня на душе.
— И я, я тоже выскажу вам все, что у меня на душе.
— Проживи еще хоть сто лет, но этой ночи ты не забудешь, так и знай...
— Да, я ее не забуду!.. Брат и сестра собирались меня укокошить, а вы ничего не сделали, чтобы помешать им... Но мы еще поглядим: ладно, говорите... что вы имеете против меня?
— Что я имею против тебя?..
— Вот именно...
— После гибели твоего отца... ты вел себя трусливо и подло!
— Я?
— Да, ты трус!.. Вместо того чтобы жить с нами и поддерживать нас, ты отправился в Рамбулье и браконьерствовал в тамошних лесах с этим продавцом дичи, с которым ты спознался в Берси.
— Останься я тут, с вами, я был бы сейчас на каторге, как Амбруаз, или мог бы вот-вот туда угодить, как Николя; я не хотел стать таким вором, как все вы... потому-то вы меня и ненавидите.
— А каким ремеслом ты занимаешься? Воруешь дичь, воруешь рыбу, только воруешь, не подвергая себя опасности, воруешь трусливо!..
— Рыба, как и дичь, никому не принадлежит; нынче они — у одного, завтра — у другого, надо только суметь их поймать... Нет, я не ворую... А что до того, трус ли я...
— Ну да, ты за деньги избиваешь людей, тех, кто послабее тебя!
— Потому что они сами избивали тех, кто слабее их.
— Трусливое ремесло... ремесло для труса!..
— Есть более достойные занятия, это правда; да только не вам меня судить!
— Отчего же ты тогда не взялся за эти более достойные занятия, вместо того чтобы заявляться сюда, бездельничать и жить на мой счет?
— Я приношу вам рыбу, которую мне удается поймать, и все те деньги, что мне удается заработать!.. Это немного, но этого хватает на жизнь... я вам ничего не стою... Я попробовал было сделаться слесарем, чтобы 'зарабатывать побольше... но когда человек с самого детства привык бродяжничать, проводить время на реке или в лесу, прижиться в другом месте трудно; с этим ничего не поделаешь... такой уж- мой удел... А потом, — прибавил сумрачно Марсиаль, — мне всегда было по душе жить одному на реке или в лесу... Там никто не приставал ко мне с расспросами. А всюду в других местах только и говорят о моем отце, и мне приходится отвечать, что он погиб на гильотине! Судачат о моем брате-каторжнике! О моей сестре-воровке!
— Ну а что ты говоришь о своей матери?
— Я говорю...
— Что же именно?
— Я говорю, что она умерла.
— И хорошо делаешь; я и в самом деле как умерла... Я отрекаюсь от тебя, трус! Твой брат на каторге! Твой дед и твой отец храбро кончили жизнь на эшафоте, смеясь в лицо священнику и палачу! Вместо того чтобы отомстить за них, ты дрожишь от страха!..
— Отомстить за них?
— Да, вести себя, как подобает истинному Марсиалю, плевать на нож дяди Шарло и на его красный плащ и кончить свою жизнь как твой отец и твоя мать, как твой брат и сестра...
Хотя Марсиаль и привык к свирепой экзальтации своей матери, он не мог подавить дрожь.
Когда вдова казненного произносила последние слова, лицо ее было ужасно.
Она опять заговорила со все возрастающей яростью:
— Да, ты трус! И не просто трус, но вдобавок и болван! Захотел быть честным!!! Честным? Но разве тебя не будут вечно презирать и гнать как сына убийцы, как брата каторжника! А ты, вместо того чтобы копить в душе месть и ненависть, ты предаешься страху! Вместо того чтобы кусать недругов, ты спасаешь свою шкуру! Когда они послали твоего отца на гильотину... ты нас бросил... трус! А ты ведь хорошо знал, что мы не можем уехать с этого острова и переселиться в город, потому что нам вслед улюлюкали, в нас швыряли камнями как в бешеных псов! О, они нам за это заплатят, понятно?! Они нам за все заплатят!!!
— Я не испугаюсь не только одного противника, но даже десятка противников, но позволять, чтобы все свистели и улюлюкали тебе вслед, потому что ты сын убийцы и брат каторжника... ну нет, на это я не согласен! Это не по мне... я предпочел уйти в леса и браконьерствовать там вместе с продавцом дичи Пьером.
— Вот и оставался бы там... в своих лесах.
— Я вернулся потому, что у меня тут одно дело с полевым сторожем, а главное — из-за детей..., потому как они теперь в таком возрасте, что дурной пример может и их заставить пойти по дурной дорожке.
— А тебе-то что до этого?
— А то, что я не хочу, чтобы они стали такими же проходимцами, как Амбруаз, Николя и Тыква...
— Просто ушам своим не верю!
— А если они останутся одни со всеми вами, им не избежать общей участи. Я стал было учиться ремеслу, чтобы заработать деньги и забрать с собою детей, увезти их с этого острова... но в Париже все знают... и там я оставался сыном погибшего на гильотине... братом каторжника... мне пришлось всякий день вступать в драки... и я в конце концов от этого устал.
