Удивленный молчанием Певуньи, Родольф взглянул на: нее.
Бедная девочка с трудом сдерживала рыданья... Поверив ненадолго словам Родольфа, она позабыла о настоящем, а теперь поневоле вспомнила о нем; и контраст между настоящим и мечтой о спокойной, радостной жизни дал ей почувствовать весь ужас ее положения.
— Лилия-Мария, что с вами?
— Ах, господин Родольф, сами того не желая, вы очень огорчили меня... ведь я на минуту поверила в этот рай.
— Но, детка, он существует. Взгляните... Извозчик, останови...
Карета остановилась.
Певунья машинально подняла голову. Она находилась на вершине небольшого холма.
Каковы же были ее удивление, ее растерянность!..
Приглядное село на склоне холма, ферма, луг, прекрасные коровы, маленькая речка, каштановая роща, церковь вдалеке — картина нарисованная Родольфом, была у нее перед глазами, вплоть до Мюзеты, красивой белой телки, будущей любимицы Певуньи...
Этот прелестный пейзаж был озарен ярким ноябрьским солнцем... Пурпурные и желтые листья каштанов еще не облетели и вырисовывались на лазури неба.
— Ну как, Лилия-Мария, разве я плохой художник? — проговорил Родольф, улыбаясь.
Певунья смотрела вокруг себя с удивлением, смешанным с беспокойством. То, что она видела, казалось ей чудом.
— Что это, господин Родольф? Боже мой, уж не грежу ли, я?.. Мне даже страшно... Все, о чем вы говорили...
— Нет ничего проще, детка... Фермерша — моя кормилица, и на этой ферме я был взращен... Я написал сегодня рано утром кормилице, что приеду проведать ее; моя картина нарисована с натуры.
— Вы правы, господин Родольф, — сказала Певунья с глубоким вздохом.
Глава XII.
ФЕРМА
Ферма, куда Родольф привез Лилию-Марию, лежала за селом Букеваль, небольшим уединенным приходом, мало кому известным, окруженным полями, в двух лье от Экуена. Следуя указаниям Родольфа, извозчик спустился по крутой дороге и свернул на длинную аллею, обсаженную яблонями и вишневыми деревьями. Карета бесшумно катила по мягкому, коротко остриженному газону, покрывающему большинство проселочных дорог.
Лилия-Мария, молчаливая, грустная, оставалась под тяжелым впечатлением, которое, сам того не желая, вызвал у нее Родольф, о чем он готов был пожалеть.
Через несколько минут карета, миновав широкий въезд во двор, проехала, по указанию Родольфа, вдоль густой шпалеры грабов и остановилась у простого деревянного крыльца, увитого виноградом, который осень окрасила в пурпур.
— Вот мы и приехали, Лилия-Мария, — сказал Родольф, — довольны вы?
— Да, господин Родольф... Но мне кажется, что я не посмею взглянуть на фермершу, мне будет стыдно перед ней...
— Почему, дитя мое?
— Вы правы, господин Родольф... она не знает меня. И Певунья подавила вздох.
В доме, очевидно, ждали приезда Родольфа.
Как только извозчик открыл дверцу кареты, женщина лет пятидесяти, одетая как и все богатые фермерши парижских окрестностей, с лицом одновременно грустным, добрым и приветливым, спустилась с крыльца и поспешила навстречу Ро-дольфу, почтительно и радостно приветствуя его.
Певунья покраснела до ушей и после минутного колебания вышла из кареты...
— Здравствуйте, моя милая госпожа Жорж, — сказал Родольф фермерше, — как видите, я точен.
Вложив затем деньги в руку кучеру, он сказал:
— Можешь возвращаться в Париж.
У извозчика, низкорослого, приземистого человека, шляпа была надвинута на глаза, а лицо почти скрыто подбитым мехом воротником длинного пальто; он положил деньги в карман, ничего не говоря, влез на козлы, стегнул лошадь и быстро скрылся в конце зеленой аллеи.
«После такой длинной дороги этот не сказавший ни слова извозчик что-то очень торопится уехать... — подумал Родольф. — Как? Всего два часа! Он, видно, хочет пораньше вернуться в Париж, чтобы сделать еще несколько ездок.
Однако Родольф не придал никакого значения этой мелькнувшей у него мысли.
Лилия-Мария подошла к Родольфу и с видом смущенным, встревоженным, чуть ли не испуганным сказала ему, понизив голос, чтобы г-жа Жорж не услышала ее:
— Боже мой! Господин Родольф, простите меня... Вы отослали извозчика?.. А как же быть с Людоедкой? Увы, я обязана вернуться к ней сегодня вечером... иначе... она сочтет меня воровкой. Ведь все, что на мне надето, принадлежит ей... и я еще должна...
— Успокойтесь, детка, это мне надо просить у вас прощения,.
— Вам у меня?.. За что?
— За то, что я не сказал вам этого раньше: вы ничего не должны Людоедке... Вы можете сбросить эту мерзкую одежду и заменить ее той, которую вам предложит любезная госпожа Жорж. Вы с ней почти одного роста, и она с удовольствием даст вам что-нибудь из своего гардероба... Как видите, она уже входит в роль вашей тетушки.
Лилии-Марии казалось, что все это сон; она попеременно смотрела на фермершу и на Родольфа, не веря своим ушам.
— Неужто я больше не вернусь в Париж? — молвила она голосом, дрожащим от волнения. — Я смогу остаться здесь? И госпожа Жорж разрешит мне?.. Значит, он возможен... тот воздушный замок, о котором мы только что говорили?
— Он перед вами, я имел в виду эту ферму.
— Нет, о нет! Это было бы слишком прекрасно... слишком хорошо.
— Никогда не бывает слишком хорошо, Лилия-Мария.
— О, сжальтесь надо мной, господин Родольф... не обманывайте меня, мне было бы слишком больно...
— Дорогое дитя, верьте мне, — сказал Родольф по-прежнему ласково, но с оттенком горделивого достоинства, которое Лилия-Мария никогда не замечала у него, — да, если захотите, то, начиная с сегодняшнего дня, вы будете вести рядом с госпожой Жорж ту спокойную жизнь, описание которой только что привело вас в восторг... Хотя госпожа Жорж и не доводится вам тетушкой, она будет относиться к вам с самой нежной заботливостью; в глазах обитателей фермы вы будете считаться ее племянницей; эта небольшая ложь сделает более естественным ваше пребывание здесь... Повторяю... если вам этого хочется, Лилия-Мария, вы можете осуществить свою недавнюю мечту. Когда вы будете одеты, как, молоденькая фермерша, — продолжал Родольф, улыбаясь, — мы сводим вас к вашей любимице Мюзете, хорошенькой белой телке, которая с нетерпением ждет обещанных вами колокольчиков. Мы поглядим также на ваших приятелей-голубей; я непременно хочу выполнить свое обещание.
Лилия-Мария крепко сжала руки. Удивление, радость, признательность, глубокое уважение отразились на ее прелестном личике; глаза ее наполнились слезами.
— Господин Родольф... — воскликнула она, — значит, вы ангел господень, если делаете столько добра людям, не зная их, и спасаете несчастных от нищеты и позора!!!
