И по-своему он был прав.
Никогда его тонкая и гибкая фигура не отличалась столь непринужденной осанкой; никогда еще чело его не было столь ясным, а взгляд столь высокомерным; никогда еще его гордости до такой степени не льстила мысль: «Весьма знатная дама, владычица этого дворца, принадлежит мне, она буквально у моих ног... Еще этим утром она приходила в мой дом и ждала меня там...»
Проходя через три или четыре гостиных, что вели в небольшой будуар, где обычно находилась в этот час герцогиня, Флорестан предавался этим тешившим его самолюбие тщеславным мыслям. Бросив на ходу последний взгляд в висевшее на стене зеркало, он окончательно укрепился в самом высоком о себе мнении.
Камердинер, распахнув обе створки двери, ведущей в гостиную герцогини, громко возвестил:
— Господин виконт де Сен-Реми!
Нет возможности передать удивление и гнев герцогини!
Она думала, граф не скрыл от своего сына, что она тоже слышала его разговор с Бадино.
Мы уже сказали: поняв всю степень низости Флорестана, г-жа де Люсене внезапно и мгновенно избавилась от любви к нему, и ее прежнее чувство уступило место ледяному презрению.
Помимо того, мы сказали: несмотря на все свое легкомыслие и все свои грехи, герцогиня де Люсене сохранила в чистоте и нетронутости свое представление о прямоте, чести, рыцарской верности, о силе характера и требовательности к себе, которыми должен обладать мужчина; в самих ее недостатках было что-то возвышенное, в самих ее пороках присутствовала некая добродетель: относясь к любви столь же раскованно, как к ней относятся мужчины, она гораздо больше, чем они, была способна на истинную преданность, великодушие, мужество, а главное, испытывала отвращение и ужас перед любым проявлением низости.
Госпожа де Люсене собиралась ехать на светский раут; поэтому, хотя она еще не надела своей бриллиантовой диадемы, одета она была с присущим ей вкусом и элегантностью; на ней было роскошное платье, она открыто и смело ярко румянила щеки до самых век, как это было принято при королевском дворе, красота ее, особенно заметная на свету, ее стройная фигура, фигура богини, ступающей по облакам, делали еще более впечатляющим присущий ей гордый вид знатной светской дамы, которым мало кто обладал в высшем свете, и, следуя своему капризу или прихоти, она могла быть дерзкой до невероятия...
Надменный и решительный нрав герцогини де Люсене нам уже известен: пусть же читатель представит теперь ее негодующее лицо и разгневанный взор, которым она встретила виконта; он между тем, приблизившись к ней, как всегда элегантный и улыбающийся, сказал с доверительной, исполненной любви улыбкой:
— Моя дорогая Клотильда...! как вы добры! Как вы...
Виконт не успел закончить фразу.
Герцогиня продолжала сидеть в кресле не шевелясь; но ее нетерпеливый жест, ее разгневанный взор выразили такое презрение — равнодушное и вместе с тем уничтожающее, — что Флорестан запнулся и замер на месте...
Он не мог произнести ни слова, не мог сделать ни шага вперед.
Никогда еще он не видел г-жу де Люсене такой. Он не мог поверить, что перед ним та самая женщина, которая всегда была с ним ласкова, нежна, темпераментна и покорна; ибо нет на свете женщины более смиренной и готовой на все, чем женщина с характером, остающаяся наедине с человеком, которого она любит и которому полностью подчиняется.
Когда первая минута удивления миновала, Флорестан устыдился собственной слабости; обычная его дерзость взяла верх. Сделав шаг по направлению к герцогине де Люсене, он попытался завладеть ее рукой и сказал с особенной лаской в голосе:
— Боже мой! Клотильда, что случилось?.. Никогда еще ты не была так хороша и вместе с тем...
— Ах! Ваша наглость переходит всякие пределы! — вос кликнула герцогиня, отпрянув с таким отвращением и высокомерием, что Флорестан снова замер; он был ошеломлен и растерян.
Затем, взяв себя в руки и собравшись с духом, он спросил:
— Объясните мне, по крайней мере, Клотильда, причину столь внезапной перемены! Что я вам сделал дурного?.. В чем я провинился перед вами?
Ничего не ответив, г-жа де Люсене, как принято выражаться, смерила его с головы до ног таким оскорбительным и презрительным взглядом, что кровь прилила к лицу Флорестана и он воскликнул, не помня себя от гнева:
— Я знаю, сударыня, что вы обычно резко обрываете свои связи... Вы что же, решили порвать со мной?
— Какая нелепая претензия! — ответила герцогиня с сардоническим взрывом смеха. — Знайте, сударь, что, когда лакей обкрадывает меня... я не порываю с ним... я выгоняю его вон...
— Милостивая государыня!..
— Довольно, — отрывистым и оскорбительным тоном отрезала герцогиня, — ваше присутствие для меня нестерпимо! Что вам тут нужно? Разве вы не получили деньги?
— Стало быть, это правда... Я верно угадал... Эти двадцать пять тысяч франков...
— Посланы вам для того, чтобы вы могли выкупить ваш последний подложный вексель! Имя вашей семьи будет спасено от позора. Вот и все... а теперь ступайте отсюда...
— Ах, поверьте...
— Мне очень жаль этих денег, они могли бы оказать поддержку многим честным людям... но следовало позаботиться о том, чтобы избежать позора для вашего отца, да и для меня.
— Стало быть, Клотильда, вы все знали?.. О, значит, теперь мне остается только одно: умереть! — воскликнул Флорестан с пафосом, изображая крайнюю степень отчаяния.
В ответ на его трагическую фразу герцогиня бесцеремонно расхохоталась и прибавила, между двумя взрывами шумной веселости:
— Боже мой! Никогда не думала, что низость может быть столь смешна!
— Милостивая государыня!.. — воскликнул Флорестан, и лицо его исказилось от ярости.
Обе створки дверцы с шумом распахнулись, и камердинер возгласил:
— Господин герцог де Монбризон!
Несмотря на все свое самообладание, Флорестан с огромным трудом старался скрыть гнев и злобу, которые человек более искушенный, чем юный герцог, конечно, заметил бы.
Герцогу де Монбризону едва исполнилось восемнадцать лет.
Представьте себе очаровательное, почти девичье лицо, ослепительно белую кожу с легким румянцем, белокурые волосы, нежно очерченный подбородок, на котором едва пробивался первый пушок нарождавшейся бороды; прибавьте ко всему этому большие карие глаза, чуть застенчивый, но живой взгляд, тонкую и гибкую талию, почти такую же, как у герцогини де Люсене, и вы, быть может, представите себе портрет молодого герцога, походившего на самого прелестного Керубино, какого только доводилось графине де Альмавива и ее служанке наряжать в женский чепчик, вдоволь налюбовавшись белизной его шеи, отливавшей слоновой костью.
Виконт де Сен-Реми то ли из слабости, то ли из дерзости все же решил остаться в гостиной...
