— Тому, кто его создал, не правда ли, Мон-Сен-Жан?.. Вы совершенно правы... Ему мы должны молиться, боготворить его... Он — это бог.
— Все так... об этом-то я и думаю! — с радостью воскликнула несчастная. — Все так: я должна благодарить своих товарок, но вам я должна молиться, вас я должна боготворить, Певунья, потому как вы сделали их добрыми ко мне, а ведь раньше-то они были злые.
— Нет, благодарить надо бога, а не меня, Мон-Сен-Жан.
— Нет, нет... вас, вас надо благодарить... я это вижу... Вы были ко мне добры, а уж потом, с вашей помощью, стали добры ко мне и другие.
— Но если я так добра, как вы говорите, Мон-Сен-Жан, то ведь такой меня сделал господь бог, стало быть, его-то и надо благодарить.
— Ах, да, конечно... может, и так... коли вы так говорите, — нерешительно произнесла несчастная узница, — Если вам это приятно... пусть так и будет... в добрый час...
— Да, милая моя Мон-Сен-Жан... молитесь ему почаще... Это будет самым лучшим доказательством, что вы меня хоть немного любите...
— Люблю ли я вас, Певунья! Боже мой! Боже мой!!! Но разве вы не помните, что вы говорили другим арестанткам, которые хотели меня избить? «Ведь вы не только ее бьете... вы бьете также и ее ребенка...» Так вот!.. То же самое и я скажу: я люблю вас не только за себя, я люблю вас также за моего ребенка...
— Спасибо, большое спасибо, Мон-Сен-Жан, мне доставляют радость ваши слова.
И Лилия-Мария взволнованно протянула руку своей собеседнице.
— Какая у вас красивая маленькая ручка, прямо как у феи!.. До чего она беленькая, до чего крошечная! — воскликнула Мон-Сен-Жан, попятившись; она как будто боялась прикоснуться своими красными и не слишком чистыми руками к этой прелестной руке.
Тем не менее, немного поколебавшись, она почтительно прикоснулась губами к тонким пальчикам Лилии-Марии; затем, внезапно опустившись на колени, она принялась пристально разглядывать ее с глубоким, сосредоточенным вниманием.
— Подойдите ближе и сядьте сюда... рядом со мною, — сказала ей Певунья.
— Ох нет, даже не просите... ни за что... никогда...
— Но почему?
— Дисциплина и уважение, как в свое время говаривал мой бравый Мон-Сен-Жан: солдаты сидят отдельно, и офицеры отдельно, каждый со своей ровней.
— Да вы с ума сошли... Между нами нет никакой разницы...
— Никакой разницы... Господи, твоя воля! И вы говорите такое, когда я своими глазами вижу, какая вы есть, вы ведь красивы, как королева; послушайте, ну что вам мешает?.. Позвольте уж мне остаться на коленях, мне так хочется насмотреться на вас, я буду смотреть на вас, как все это время... Конечно... как знать? Хоть я такая некрасивая, настоящее страшилище, может, мой ребеночек будет похож на вас... Говорят, иногда, когда долго смотришь на кого-нибудь... случается и такое.
Потом, повинуясь щепетильности и деликатности, которая могла показаться неправдоподобной в женщине подобного пошиба, видимо, боясь унизить или задеть Лилию-Марию своею странной просьбой, Мон-Сен-Жан печально прибавила:
— Нет, нет, я это в шутку сказала, не бойтесь, Певунья... Я не позволю себе больше глядеть на вас с такой тайной мыслью... если только вы сами мне не разрешите... Мой ребеночек будет таким же безобразным, как я... ну и что из того?.. Я его из-за этого меньше любить не стану: бедный, злосчастный мой малыш, он, как говорится, не просил рожать его... И если он выживет... что с ним будет? — прибавила она с сумрачным и подавленным видом. — Увы! Да... Что будет с ним, господи боже?
При этих, словах Певунья затрепетала.
В самом деле, что ожидало ребенка этой несчастной, униженной женщины, опустившейся, нищей, всеми презираемой?.. Какая судьба была уготована ему?.. Что ожидало его в будущем?!
— Не надо так думать, Мон-Сен-Жан, — возразила Лилия-Мария. — Вы должны уповать на то, что ваш ребенок встретит на своем пути людей добрых и милосердных.
— Ох, во второй-то раз так не повезет, вы уж мне поверьте, Певунья, — с горечью сказала Мон-Сен-Жан, качая головой, — я вот вас встретила... такую, как вы есть... и это такой счастливый случай... И, знаете, не в обиду будь вам сказано, я предпочла бы, чтоб такое счастье выпало не мне, а ему, моему ребеночку. Вот мое заветное желание... и это все, что я могу ему дать.
— Молитесь, усердно молитесь... И бог вас услышит.
— Ладно, я стану молиться, если вам это доставит удовольствие, Певунья, может, это и впрямь принесет мне счастье; правда, я бы никогда не поверила, коли мне сказали бы: вот Волчица тебя колотит, ты для всех, как говорится, козел отпущения, на тебе все зло срывают, а вот найдется такой ангелочек, он спасет тебя, его милый добрый голосок окажется сильнее всех, сильнее самой Волчицы, а кто не знает, до чего она сильная и злая!..
— Так-то оно так, но ведь Волчица стала очень добра к вам, когда она подумала о том, что вас надо жалеть вдвое больше всякой другой.
— Ох, и то правда... Но ведь это благодаря вам, и я этого никогда не забуду... Но скажите мне, Певунья, почему она, Волчица, на другой же день попросила, чтоб ее перевели в другое отделение тюрьмы... а ведь она, хоть у нее и бывают приступы ярости, вроде бы без вас уже обходиться не могла?
— Да, она немного норовиста...
— Чудно все это... Одна женщина из того отделения тюрьмы, где сейчас сидит Волчица, говорит, что Волчица-то совсем переменилась...
— В чем же она переменилась?
— Она теперь никого не задевает, никому не угрожает, а все сидит такая печальная-печальная... и все прячется по углам; а коли с ней заговаривают, поворачивается спиной и ничего не отвечает... Вот диво-то: она ведь все время орала, а теперь сидит как немая... А потом, та женщина сказала мне еще одну вещь... да только в это я не верю.
— Что ж она сказала?
— Она говорит, что видела, как Волчица плакала... Ну, чтоб Волчица плакала, того быть не может.
— Бедная Волчица! Это из-за меня она решила перейти в. другое отделение тюрьмы... Я, сама того не желая, причинила ей горе, — со вздохом сказала Певунья.
— Да как вы могли хоть кому-нибудь причинить горе, вы, мой добрый ангел-хранитель...
В эту минуту надзирательница, г-жа Арман, вошла во внутренний двор тюрьмы.
Поискав глазами Лилию-Марию, она направилась к ней, улыбаясь с довольным видом.
— У меня добрые новости, дитя мое...
— О чем вы говорите, сударыня? — спросила Певунья, вставая.
— Ваши друзья о вас не забыли, они получили разрешение на то, чтобы выпустить вас на волю... Господин начальник тюрьмы только что получил об этом уведомление.
— Возможно ли это, сударыня? Ах, какое счастье! Боже мой!..
Волнение Лилии-Марии было столь сильным, что она побледнела, приложила руку к сильно бьющемуся сердцу и без сил вновь опустилась на скамью.
