— О, так, так...
— Вот видите! Так вот, если б вы сумели по-настоящему убедить меня в силе вашей страсти, мне, быть может, пришла бы в голову странная фантазия, сыграть перед самой собой роль этого всемогущего человека и выступить вашим ходатаем... Понимаете?
— Я понимаю только одно: вы опять насмехаетесь надо мною... насмехаетесь, как всегда, без всякой жалости!
— Все может быть... в одиночестве порой рождаются самые невероятные фантазии!..
До сих пор в голосе Сесили слышались сардонические нотки; но последние слова она произнесла задумчиво и серьезно, сопроводив их таким долгим и красноречивым взглядом, что нотариус затрепетал.
— Замолчите! И не смотрите на меня так! — взмолился он. — Вы сведете меня с ума... Уж лучше скажите прямо: «Никогда!» Тогда я смогу, по крайней мере, ненавидеть вас, прогнать вас из моего дома! — воскликнул Жак Ферран, невольно цепляясь за смутную надежду. — Да, тогда бы я ничего от вас не ждал. Но горе мне, горе!.. Теперь я уже достаточно знаю вас и потому, против собственной воли, продолжаю надеяться, что в один прекрасный день вы от нечего делать или из высокомерной прихоти, быть может, даруете мне то, на что я не могу рассчитывать, ибо вы не любите меня... Вы говорите, что я должен убедить вас в силе моей страсти... Господи, неужели вы не замечаете, до чего я несчастен?! Я ведь делаю все для того, чтобы вам угодить... Вы хотите жить скрытно, недоступно для любопытных взглядов — и я прячу вас от этих взглядов, даже с серьезным риском для моей репутации; потому что в конечном счете так и не знаю, кто вы такая; но я уважаю вашу тайну, я никогда с вами о ней даже не заговариваю... Когда я попробовал расспросить вас о прошлом... вы не захотели мне отвечать...
— Ну что ж! Признаю, что была неправа; и сейчас я хочу дать вам доказательство полного моего доверия к вам, мой любезный господин! Выслушайте мою исповедь.
— Еще одна горькая для меня насмешка, не так ли?
— Нет... я говорю совершенно серьезно... Нужно, чтобы вы, по крайней мере, знали о прошлой жизни той, кому вы так великодушно оказываете гостеприимство. — И Сесили прибавила с притворным раскаянием и самым жалобным тоном: — Я дочь бравого солдата, брата госпожи Пипле, которая доводится мне теткой; я получила воспитание гораздо лучшее, чем у людей моего круга; меня соблазнил, а затем оставил богатый молодой человек. И тогда, стремясь избежать гнева моего старика отца, весьма щепетильного в вопросах чести, я бежала из своей родной страны... — И тут, разразившись смехом, Сесили прибавила: — Вот, полагаю, весьма трогательная и, главное, весьма правдоподобная история моих заблуждений, о таких историях мы часто слышим. Удовлетворите ею свое любопытство в ожидании иных более пикантных признаний.
— Я и не сомневался, что речь пойдет об очередной жестокой шутке, — сказал нотариус, сдерживая ярость. — Вас ничто не может растрогать... ничто... Что же поделать? По крайней мере, рассказывайте хоть что-нибудь. Я служу вам как последний лакей, ради вас я пренебрегаю самыми важны-. ми для меня делами, я уже толком не понимаю, что делаю..., я стал предметом удивления и насмешек для моих служащих... мои постоянные клиенты опасаются поручать мне вести их дела... Я порвал отношения с несколькими благочестивыми особами, с которыми прежде часто виделся... я даже, подумать не решаюсь о том, что обо мне говорят, чем объясняют полную перемену в моих привычках... И вы, не знаете, нет, вы не знаете, к каким ужасным последствиям для меня может привести моя безумная страсть к вам... Разве все это не говорит о моей преданности, о тех жертвах, какие я приношу?.. Вам угодно иметь еще другие доказательства?.. Скажите какие! Может быть, вам нужно золото? Меня считают более богатым, чем на самом деле... но я готов...
— А что прикажете делать мне сейчас с вашим золотом? — спросила Сесили, прерывая нотариуса и пожимая плечами. — Для того чтобы жить в этой комнате, золото не нужно... Не больно-то вы изобретательны!
— Но разве моя в том вина, что вам нравится сидеть здесь как в тюрьме... Или вам не подходит сама эта комната? Вы хотели бы жить в более роскошном покое? Говорите... Приказывайте...
— А зачем? Я еще раз спрашиваю вас: зачем? О, вот если бы я поджидала тут дорогого мне человека... пылающего любовью, которую он внушает и которую разделяет сам, тогда бы я жаждала золота, шелков, цветов, изысканных духов с необыкновенным ароматом; все дивные предметы роскоши, все самое пышное, самое чудесное понадобилось бы мне для того, чтобы служить рамкой для моей пламенной любви, — сказала Сесили с такой страстью в голосе, что нотариус вздрогнул всем телом.
— Ну так что ж! Все эти предметы роскоши... достаточно вам сказать лишь слово и...
— Зачем они мне? Для чего они мне? К чему рама, если нет картины?.. А обожаемый мною человек... где его найти, где... дорогой мой господин?
— Да, это-правда!.. — с горечью воскликнул Жак Ферран. — Ведь я стар... я уродлив... я могу вызвать у вас только брезгливое отвращение... Эта женщина обливает меня презрением... она жестоко играет мною... а у меня нет сил прогнать ее... У меня достанет сил только на то, чтобы страдать.
— Ох, до чего несносный плакса! Ох, глупец, способный только на слезливые жалобы! — воскликнула Сесили сардоническим и презрительным тоном. — Он умеет только одно: стенать и приходить в отчаяние... а между тем он уже десять дней сидит взаперти рядом с молодой женщиной... находится наедине с нею в уединенном доме...
— Но ведь эта женщина пренебрегает мною... но ведь эта женщина вооружена кинжалом... но ведь эта женщина запирается у себя в комнате на ключ!.. — в бешенстве завопил нотариус.
— Ну и что? Победи пренебрежение этой женщины; заставь ее выронить кинжал из рук; убеди ее отпереть дверь, которая вас разделяет... добейся этого не грубой силой... и тогда она окажется бессильна перед тобой...
— Как же мне этого добиться?
— Силой твоей страсти!..
— Силой страсти... Но как мне зажечь в ней ответную страсть, господи?
— Я вижу, что ты всего лишь заурядный нотариус и святоша в придачу!.. Ты просто жалок... Неужели я должна учить тебя, как действовать?! Ты уродлив — стань грозным, и тогда о твоем уродстве забудут. Ты стар — будь сильным и энергичным, и тогда о твоем возрасте забудут... Ты внушаешь отвращение — научись внушать страх. Да, тебе не дано быть гордым скакуном, который победоносно ржет в табуне кобылиц, с нетерпением ждущих его, не будь же, по крайней мере, глупым верблюдом, который опускается на колени и ждет, пока его навьючат... Стань тигром... старым тигром, который ревет над окровавленной добычей и тем хорош... и потому тигрица из глубины пустыни отвечает на его зов...
Слушая эти речи, не лишенные дерзости и природного красноречия, Жак Ферран не мог сдержать дрожь: он был потрясен свирепым, почти что диким выражением лица Сесили; грудь молодой женщины бурно вздымалась, ноздри ее раздувались, рот был хищно оскален, и она не сводила с нотариуса пламенного взгляда своих огромных черных глаз.
Никогда еще Сесили не казалась ему такой красивой...
