— Довольно болтать... я поклялся старшему клерку сохранить это в тайне...
— Но он же не запретил тебе поведать тайну всему свету?
— Не бойся, отсюда это не выйдет, рассказывай!
— Да он сам сгорает от желания сообщить новость!
— Ну ладно! Хозяин продает контору. Кажется, уже продал.
— Вот это да!
— Вот так новость!..
— Ошеломительно!
— Поразительно!
— А теперь возникает вопрос: кто взвалит на себя дело, которое хозяин решил с себя спихнуть.
— Господи, как несносен этот Шаламель и его вечные каламбуры!
— Откуда мне знать, кому он продает свою контору?
— Если он ее продает, значит, хочет вести праздную жизнь, задавать балы, развлекаться, как говорят в высшем свете.
— В конце концов, у него есть средства.
— И семья на нем не весит.
— Да уж наверняка есть на что. Старший клерк говорит, что у него больше миллиона, включая стоимость конторы.
— Больше миллиона, это неплохо.
— Говорят, он тайком играл на бирже вместе с майором Робером и выиграл много денег.
— И притом жил как скряга.
— Да, но уж если скряга начнет транжирить, он становится расточительнее любого мота.
— Я согласен с Шаламелем: теперь хозяин хочет пожить в свое удовольствие.
— Он совершит непростительную ошибку, если не предастся сладострастию, не погрузится в наслаждения Голконды... раз есть деньги... ибо, как сказал меланхоличный Оссиан в пещере Фингала:
Любой судья не прочь кутнуть. Ну что ж!
Есть деньги — есть и право на кутеж.
— К черту Шаламеля!
— Что за чушь!
— Да, но у хозяина совсем не тот вид, непохоже, чтобы он мог наслаждаться.
— Вид у него такой, что краше в гроб кладут!
— А кюре еще восхищается его милосердием!
— Ну так что же? Истинное милосердие прежде всего обращается на себя самого. Ты что, дикарь, не знаешь, чего требует от тебя всевышний? Если хозяин просит для себя милостыню в виде утонченных наслаждений... его долг себе их доставить... иначе он сам себе покажется ничтожеством...
— Больше всего меня удивляет его новый друг, который словно с неба свалился и ходит за ним как тень.
— Не говоря уже о том, что он уродлив...
— Рыжий, как морковка...
— Я готов подумать, что этот втируша появился на свет благодаря случайной ошибке господина Феррана на заре его молодости, ибо, как говорил Орел из Мо
[140]
в связи с пострижением в монахини обворожительной Лавальер:
С кем ни свяжись: будь молод он, будь стар —
Ребеночка тебе оставят в дар.
— Смерть Шаламелю!
— Правда... Он никому не дает слово сказать!
— Какая глупость! Утверждать, что новичок — сын патрона.! Да он старше нашего хозяина, сразу видно.
— Ну и что? Строго говоря, какое это имеет значение?
— То есть как! Что же, по-твоему, сын может быть старше отца?
— Господа, я подумал об исключительном, самом необычайном случае.
— Как же ты объясняешь?
— Очень просто: патрон появился на свет потому, что его друг в молодости согрешил и стал отцом Феррана, вместо того чтобы быть его сыном.
— К черту Шаламеля!
— Не слушайте его; он как начнет болтать, то и конца не видно.
— Верно то, что втируша ни на минуту не оставляет Феррана.
— Сидит с ним в кабинете безотлучно, едят они вместе, один без другого шага не сделает.
— Я, кажется, уже встречал здесь этого гостя.
— А я его не видел.
— Скажите, господа, вы не заметили, что вот уже несколько дней, как здесь каждые два часа появляется мужчина с длинными светлыми усами и военной выправкой и вызывает этого незваного гостя через швейцара? Тот выходит поговорить с ним, а затем усач поворачивается кругом, как автомат, и уходит, чтобы через два часа появиться снова.
— Верно, я тоже это заметил... Мне казалось также, что, когда я уходил, я видел на улице несколько человек, которые наблюдали за нашим домом.
— Серьезно, здесь происходит что-то необычное.
— Поживем — увидим.
— Старший клерк, может быть, знает об этом больше, чем мы? Но он хитрит.
— А кстати, где он?
— Он у графини, которую пытались убить. Кажется, теперь она уже вне опасности.
— Графиня Мак-Грегор?
— Да, сегодня утром она срочно потребовала патрона к себе, но он вместо себя отправил старшего клерка.
— Быть может, по поводу завещания?
— Нет, она ведь поправляется.
— Сколько теперь дел у нашего старшего клерка, ведь он же исполняет обязанности Жермена, работает кассиром!
— Кстати, о Жермене, получилась еще одна смешная история.
— А что?
— Патрон, чтобы освободили Жермена, заявил суду, что он сам, господин Ферран, допустил ошибку при подсчете и обнаружил деньги, которые требовал от Жермена.
— По-моему, это вовсе не смешно, а справедливо; помните, я всегда говорил, что Жермен не способен на кражу.
— Тем не менее для него было мучительно оказаться арестованным и сидеть в тюрьме.
— Я бы на его месте потребовал от Феррана возмещение.
— В самом деле, он должен восстановить его в должности кассира, чтобы доказать его невиновность.
— Да, но, быть может, Жермен этого не захочет.
— А что, он все там, в деревне, куда поехал, выйдя из тюрьмы? Он нам сообщал, что порывает всяческие отношения с Ферраном.
— Наверное, там, потому что вчера я был в доме, где он жил, и мне сказали, что он еще в деревне и ему можно писать в Букеваль, через Экуен, на имя фермерши, госпожи Жорж.
— Господа, смотрите, карета! — сказал Шаламель, посмотрев в окно. — Вот чертовщина! Это не такая элегантная карета, как у знаменитого виконта. Помните блестящего кавалера Сен-Реми, приезжавшего с лакеем в ливрее, шитой серебром, и с толстым- кучером в белом парике? На сей раз это просто извозчичья пролетка.
— Минутку! А, черное платье!
— Женщина! Женщина! Ну-ка, поглядим!
— Господа, до чего неприлично для своего возраста этот пострел увлекается женщинами! Только о них и думает. В конце концов, придется посадить его на цепь, иначе он будет лохищать сабинянок прямо на улице, потому что, как говорит Фенелон в своем «Трактате о воспитании», предназначенном для дофина:
