— Они там работают на свободе?
— Конечно, работа, тишина полей, природа — лучшее целебное средство... Один лишь надзиратель сопровождает их, и почти не было случая, чтобы кто-нибудь бежал; они очень охотно идут туда и очень довольны... а небольшая плата, которую они зарабатывают, служит для улучшения условий их жизни... доставляет им маленькое удовольствие. Вот мы и пришли к воротам. — Затем, заметив легкое опасение на лице госпожи Жорж, доктор добавил: — Не бойтесь ничего... Через мгновенье вы будете столь же спокойны, как и я.
— Я следую за вами. Идемте, дети.
— Анастази, — тихо произнес Пипле, шедший со своей женой позади всей группы, — когда я подумаю, что, если бы адское преследование Кабриона продолжалось... твой Альфред сошел бы с ума и находился бы здесь среди этих несчастных, которых мы увидим в странных одеждах, закованных в цепи или сидящих в клетке, как хищные звери в зоологическом саду.
— Не говори мне о них, мой голубчик... Я слышала, что сошедшие с ума от любви становятся словно обезьянами, как только увидят женщину... Они кидаются к решеткам своих клеток, издавая ужасные крики... Для того чтобы их успокоить, сторожа бьют их хлыстом, поливают головы холодной водой, падающей с высоты в сто футов... но даже этого мало, чтобы их утихомирить.
— Анастази, не подходи к клеткам сумасшедших, — серьезно заявил Альфред, — может произойти несчастье!
— Было бы невеликодушным дразнить их, — с унынием заметила Анастази, — ведь наши чары превращают мужчин в безумных. Послушай, я пугаюсь, Альфред, когда думаю, что, если бы я отказалась дать тебе счастье, ты, быть может, сошел бы с ума от любви, как эти бешеные... наверное, так же ринулся бы к решеткам, как только увидел женщину, и стал бы рычать, бедняжка... ты, который ныне спасаешься от них, когда они тебя раздражают.
— Я щепетилен, но чувствую себя неплохо. Анастази, ворота открываются, боюсь... Мы сейчас увидим омерзительные лица, услышим звон цепей, скрежет зубов...
Как видно, супруги Пипле не слышали разговора доктора Гербена и поэтому разделяли народные предрассудки, и поныне существующие о больницах умалишенных, предрассудки, которые, впрочем, сорок лет тому назад являлись ужасающей действительностью.
Ворота двора открылись. Этот двор, образуя длинный четырехугольник, был засажен деревьями, в нем были расставлены скамейки, с каждой стороны двора тянулись галереи причудливой архитектуры. На эти галереи выходили двери хорошо проветриваемых комнат. Человек пятьдесят душевнобольных в одинаковых серых халатах прогуливались, беседовали либо молчали в задумчивости, греясь на солнце.
Ничего общего с тем обычным представлением, которое существует у нас об эксцентрической одежде, об искаженных лицах умалишенных; нужно было обладать большим опытом, чтобы обнаружить на этих лицах признаки безумия.
По прибытии доктора Гербена большая группа радостных и взволнованных больных окружила его, они приветствовали доктора с трогательным выражением доверия и благодарности, а он с сердечностью отвечал им:
— Здравствуйте, здравствуйте, милые друзья. Некоторые из этих несчастных стояли вдалеке от доктора
и потому не могли подать ему руку, зато робко протянули руки тем, кто его сопровождал.
— Добрый день, друзья, — сказал Жермен, добродушно пожимая руки, что, казалось, крайне восхищало их.
— Сударь, – обратилась госпожа Жорж к доктору, — они сумасшедшие?
— Здесь наиболее буйные в нашем доме, — улыбаясь, ответил доктор. — День они проводят, общаясь друг с другом, только лишь на ночь их запирают в комнаты, открытые двери которых вы видите.
— Неужели эти люди настоящие сумасшедшие?.. А когда же они становятся буйными?..
— Прежде всего... в начале болезни, когда их приводят сюда; затем мало-помалу на них воздействует лечение, вид других больных их успокаивает, отвлекает от дурных мыслей, ласковое обращение их утешает, и сильные приступы возникают все реже и реже... Смотрите, вот один из наиболее буйных.
Это был могучий нервный мужчина лет сорока, с черноволосой шевелюрой, с проницательным взглядом, умным выражением лица. Он не спеша приблизился к доктору, с изысканной учтивостью, смущаясь, сказал:
— Доктор, я должен в свою очередь занимать слепого, гулять с ним; честь имею заметить вам, что вопиющей несправедливостью является то, что этого слепого лишают права встречаться со мной и заставляют его... (и сумасшедший с презрительной горечью улыбнулся) слушать глупую болтовню совершенно чужого (я думаю, что не ошибаюсь), совершенно незнакомого идиота, не сведущего даже в начатках каких-либо знаний, тогда как беседы со мной развлекают слепого. Так, я бы рассказал ему, — быстро затараторил он, — я бы выразил свое мнение о поверхностях изотермических и прямоугольных, указав ему то, что уравнение со многими неизвестными, геометрическое начертание которых сведено к двум прямоугольным поверхностям, вообще говоря, не интегрируется вследствие его сложности. Я бы доказал ему, что сопряженные поверхности неизбежно становятся изотермами, и мы вместе установили бы, какие поверхности способны составить тройную изотермическую систему... если я не заблуждаюсь... сопоставьте это разумное времяпрепровождение с глупостями, которыми занимают слепого, — заявил умалишенный, переводя дух, — и скажите мне, разве это не убийство лишать его встреч со мной?
— Не думайте, что это измышления безумца, — тихо произнес доктор, — он оперирует иногда очень сложными вопросами геометрии, астрономии, с проницательностью, которая делала бы честь самым выдающимся ученым... Его знания огромны. Он говорит на всех живых языках; но, увы, его мучит желание познать все, и он гордится этим. Ему представляется, что все человеческие знания воплощены лишь в нем и что, не выпуская его отсюда, мы погружаем человечество во мрак глубокого невежества.
Доктор громко ответил помешанному, который, казалось, ожидал ответа с почтительным волнением:
— Мой дорогой господин Шарль, ваше требование представляется мне в высшей степени справедливым, и этот бедный слепой, — кажется, он еще и немой, но, к счастью, не глухой, — будет наслаждаться безграничным обаянием речей, произносимых таким ученым мужем, как вы. Я займусь этим вопросом, и справедливость будет восстановлена.
— К тому же, задерживая меня здесь, вы лишаете вселенную всех человеческих знаний, приобретенных и усвоенных мною, — заявил больной, постепенно воодушевляясь и начиная жестикулировать с исключительным возбуждением.
— Полноте, успокойтесь, мой милый Шарль. К счастью, вселенная еще не заметила, кого ей недостает; как только она потребует, мы не замедлим удовлетворить ее желание, в любом случае, человек ваших способностей, ваших знаний всегда сможет оказать великие услуги человечеству.
— Но ведь я для науки все равно что Ноев ковчег для природы, — воскликнул он с блуждающим взором, скрежеща зубами.
— Мне это известно, мой друг.
— Вы хотите скрыть от людей правду! — воскликнул он, сжимая кулаки. — Но тогда я вас разобью, как стекло, — заметил он с угрожающим видом; лицо его раскраснелось от гнева, а жилы так вздулись, что, казалось, готовы были разорваться.
