– У мосье острый глаз. Пройдет день-два, и они
приживутся. Вчера вечером я посадил по десять новых на каждую клумбу. Мосье
знает, конечно, что нельзя сажать, когда палит солнце.
Видно, Огюсту очень польстило, что Пуаро так интересуется
цветами, и он охотно разговорился.
– Какой великолепный цветок! Вон там, – сказал
Пуаро. – Вы не могли бы срезать его для меня?
– Охотно, мосье.
Старик ступил на клумбу и бережно срезал цветок, который так
понравился моему другу.
Пуаро рассыпался в благодарностях, и Огюст вернулся к своей
тачке.
– Ну, видите? – сказал с улыбкой Пуаро, нагнувшись
к клумбе и рассматривая след сапога, подбитого гвоздями. – Все очень просто.
– А я и не сообразил…
– Что можно не разуваться? Не желаете пошевелить
мозгами, а зря. Ну, как отпечаток? Что скажете?
Я принялся внимательно разглядывать клумбу.
– Все следы на этой клумбе оставлены его
сапогами, – изрек я наконец после усердного изучения объекта.
– Вы так думаете! Eh bien! Я согласен с вами, –
отозвался Пуаро, но как-то безразлично, словно мысли его были заняты уже чем-то
другим.
– Во всяком случае, – заметил я, –
поздравляю: теперь у вас одним заскоком меньше.
– Mon Dieu! Что за выражение! Что это значит?
– Просто я хотел сказать, что вы можете наконец
расстаться с вашей навязчивой идеей по поводу этих следов.
Однако Пуаро, к моему удивлению, покачал головой.
– О нет, mon ami. Теперь наконец я на верном пути.
Правда, я еще блуждаю в потемках, но, как я намекнул уже мосье Бексу, эти следы
– самое важное и интересное во всей истории! Бедняга Жиро! Не удивлюсь, если он
вообще их не заметит.
В этот момент парадная дверь отворилась, и по ступенькам
крыльца спустились мосье Отэ с комиссаром.
– Ах, мосье Пуаро, а мы вас как раз разыскиваем, –
сказал следователь. – Становится поздно, а я хотел бы еще нанести визит
мадам Добрэй. Она, конечно, весьма удручена смертью мосье Рено, но, может быть,
нам повезет и мы от нее получим ключ к разгадке этой трагедии. Возможно, мосье
Рено именно ей доверил тайну, которую скрывал от жены. Ведь он был так страстно
увлечен мадам Добрэй. Уж нам-то с вами известно, что в таких случаях даже самые
сильные и твердые из нас теряют голову.
Мы молча присоединились к ним. Впереди шли Пуаро со
следователем, а мы с комиссаром немного поотстали.
– Не сомневаюсь, что в основном Франсуаза рассказала
нам все как было, – сообщил он мне доверительно. – Я тут навел
кое-какие справки по телефону. Оказывается, за последние шесть недель, то есть
с тех пор, как мосье Рено поселился в Мерлинвиле, на банковский счет мадам
Добрэй трижды поступали крупные суммы денег. В общей сложности двести тысяч
франков!
– Господи! Да ведь это же около четырех тысяч
фунтов! – подсчитал я.
– Совершенно верно. Да, мосье Рено, вероятно, совсем
потерял голову. Остается выяснить, доверил ли он ей эти секретные документы.
Следователь преисполнен надежд, но я не разделяю его настроений.
Беседуя, мы шли по тропе по направлению к развилке, где днем
останавливался наш автомобиль. Тут-то я и сообразил, что вилла «Маргерит», где
обитает таинственная мадам Добрэй, это и есть тот самый домик, откуда появилась
девушка, поразившая меня своей красотой.
– Мадам Добрэй живет здесь уже много лет, – сказал
комиссар, кивнув в сторону дома. – Живет тихо и скромно. Кажется, у нее
нет ни друзей, ни родственников, только те знакомые, с кем она поддерживает
отношения здесь, в Мерлинвиле. Она никогда не говорит о своем прошлом, о муже.
Неизвестно даже, жив ли он. Понимаете, ее окружает какая-то тайна.
Я кивнул, мое любопытство росло.
– А… ее дочь? – отважился спросить я наконец.
– Прекрасная молодая девушка! Скромная, набожная,
словом, все как полагается. Жаль ее, ведь она-то может и не знать ничего о
прошлом своей семьи, но тот, кто захочет предложить ей руку и сердце, вправе
рассчитывать, что его посвятят в семейные дела, и тогда… – Тут комиссар с
сомнением пожал плечами.
– Но ведь это не ее вина! – воскликнул я,
чувствуя, как во мне закипает гнев.
– Разумеется, но что вы хотите? Обычно мужчины очень
щепетильны, когда дело касается родственников будущей жены.
Мне пришлось воздержаться от возражений, ибо мы уже подошли
к двери. Мосье Отэ позвонил. Прошло несколько минут, потом мы услышали шаги, и
дверь отворилась. На пороге стояла та самая юная богиня, которая поразила мое
воображение. Когда она увидела нас, кровь отхлынула от ее лица, оно покрылось
мертвенной бледностью, а глаза расширились от страха. Было очевидно, что она до
смерти напугана!
– Мадемуазель Добрэй, – начал мосье Отэ, снимая
шляпу. – Бесконечно сожалею, что пришлось побеспокоить вас, но закон
требует… понимаете ли… Передайте поклон вашей матушке. Не соблаговолит ли она
уделить мне несколько минут?
Девушка на мгновение замерла. Ее левая рука была прижата к груди,
точно она силилась унять бешено колотящееся сердце. Потом, овладев собой, она
тихо сказала:
– Пойду узнаю. Входите, пожалуйста…
Она вошла в комнату налево, и мы услышали ее тихий шепот.
Затем другой голос, похожий на голос девушки, но с твердыми нотками,
проскальзывающими в певучей интонации, сказал:
– Ну, разумеется. Проси их.
Минуту спустя мы оказались лицом к лицу с таинственной мадам
Добрэй.
Ростом она была пониже дочери, но округлые формы ее фигуры
пленяли очарованием цветущей зрелости. Волосы, не золотистые, как у дочери, а
темные, были разделены строгим пробором, что придавало ей некое сходство с
Мадонной.
[41]
Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, сияли
голубизной. Заметно было, что она уже не молода, хотя прекрасно сохранилась и
не утратила обаяния, которое не зависит от возраста.
– Вы хотели видеть меня, мосье? – спросила она.
– Да, мадам. – Мосье Отэ кашлянул. – Я
расследую дело о смерти мосье Рено. Вы, наверное, уже слышали об этом?
Она молча наклонила голову. В лице ее не дрогнул ни один
мускул.
– Мы хотели бы просить вас, если позволите… э-э…
пролить свет на обстоятельства дела.
– Меня? – спросила она, крайне удивленная.
– Да, мадам. У нас есть основания предполагать, что вы
имели обыкновение по вечерам навещать покойного мосье Рено. Так ли это?
