– Разве вы знаете?…
– Конечно, знаю. Причиной ссоры была мадемуазель Марта
Добрэй.
Пораженный Рено вскочил с места. Следователь подался вперед.
– Это правда, мосье?
Жак Рено наклонил голову.
– Да, – выдавил он. – Я люблю мадемуазель
Добрэй и хочу жениться на ней. Когда я сказал об этом отцу, он пришел в ярость.
Понятно, я не мог спокойно слушать, как он оскорбляет девушку, которую я люблю,
и тоже вышел из себя.
Мосье Отэ обратился к мадам Рено:
– Вы знали об этой… привязанности вашего сына, мадам?
– Я этого опасалась, – ответила она просто.
– Мама! – крикнул молодой человек. – И ты
тоже! Марта столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Чем она тебе не
нравится?
– Я ничего не имею против нее. Но я бы предпочла, чтобы
ты женился на англичанке, а не на француженке. К тому же у ее матери весьма
сомнительное прошлое!
В ее голосе откровенно звучала ненависть к мадам Добрэй, и я
прекрасно понимал, как горько она страдает оттого, что единственный сын влюблен
в дочь ее соперницы.
Обратившись к следователю, мадам Рено продолжала:
– Вероятно, мне следовало бы обсудить все это с мужем,
но я надеялась, что полудетская привязанность Жака к этой девушке угаснет сама
собою – и тем скорее, чем меньше значения придавать ей. Теперь я виню себя за
это молчание, но муж, как я уже говорила, был в последнее время удручен и озабочен,
так не похож на себя самого, что я просто не могла нанести ему еще и этот удар.
Мосье Отэ кивнул.
– Когда вы сказали отцу о ваших намерениях относительно
мадемуазель Добрэй, – продолжал он, – ваш отец удивился?
– Он был просто ошеломлен. Потом приказал мне тоном, не
терпящим возражений, выбросить эту мысль из головы. Он никогда не даст согласия
на наш брак, сказал он. Крайне уязвленный, я спросил его, чем ему не нравится
мадемуазель Добрэй. Он так и не дал мне вразумительного ответа, туманно намекал
на какую-то тайну, окружающую мать и дочь. Я отвечал, что женюсь на Марте, а
прошлое ее матери меня не интересует. Тогда отец стал кричать, что вообще не
желает больше обсуждать эту тему и что я должен отказаться от своей затеи.
Такая ужасная несправедливость, такой деспотизм просто взбесили меня, особенно,
может быть, потому, что сам он всегда был предупредителен с мадам Добрэй и
Мартой и не раз говорил, что надо бы пригласить их к нам. Я совсем потерял
голову, и мы всерьез поссорились. Отец кричал, что я целиком завишу от него, и
тут, должно быть, я и сказал, что все равно сделаю по-своему, когда его не
станет…
Пуаро вдруг перебил его:
– Значит, вы знаете, что говорится в завещании?
– Знаю, что половину своего состояния он оставил мне, а
вторую половину – матушке, с тем чтобы после ее смерти я наследовал ее
часть, – ответил молодой человек.
– Продолжайте же, – напомнил ему следователь.
– Потом мы кричали друг на друга, мы оба были уже в
совершенно невменяемом состоянии, и тут я вдруг спохватился, что могу опоздать
на поезд. Мне пришлось бегом бежать до самой станции. Поначалу я был вне себя
от ярости, но вдали от дома гнев мой постепенно остыл. Я написал Марте о том,
что произошло между мной и отцом, и ее ответ еще больше успокоил меня. Она
писала, что мы должны быть стойкими и в конце концов отец перестанет
противиться нашему браку. Нам надо проверить свое чувство и убедиться, что оно
глубоко и неизменно. И когда мои родители поймут, что с моей стороны это не
просто увлечение, они, конечно же, смягчатся. Разумеется, я не вдавался в
подробности по поводу главной причины, которую выдвигал отец против нашего
брака. Но скоро я и сам понял, что грубая сила – плохой помощник в таком деле.
– Что ж, перейдем теперь к другому вопросу. Скажите,
мосье Рено, имя Дьювин вам знакомо?
– Дьювин? – повторил Жак. – Дьювин? – Он
нагнулся и не спеша подобрал с пола нож, который прежде смахнул со стола. Он
поднял голову и поймал на себе пристальный взгляд Жиро. – Дьювин? Нет,
по-моему, незнакомо.
– Не желаете ли прочесть письмо, мосье Рено? Тогда,
может быть, вам придут в голову какие-либо соображения насчет того, кто мог бы
написать такое письмо вашему отцу.
Жак Рено взял письмо, быстро пробежал его, и краска залила
его лицо.
– Оно адресовано отцу? – взволнованно спросил он. Голос
его дрожал от возмущения.
– Да. Мы нашли письмо в кармане, в его плаще.
– А… – Он осекся, метнув взгляд на мадам Рено.
Следователь понял, что он хотел спросить, и ответил:
– Пока – нет. Не догадываетесь ли вы, кто автор письма?
– Нет, понятия не имею.
Мосье Отэ вздохнул:
– Невероятно загадочное дело. Ну что ж, отложим пока
письмо. Итак, на чем мы остановились? Ах да, орудие убийства. Боюсь невольно
причинить вам боль, мосье Рено. Я знаю, вы подарили этот нож вашей матушке.
Очень печально… просто ужасно…
Жак Рено подался вперед. Его лицо, пылавшее, когда он читал
письмо, теперь стало белым как мел.
– Вы говорите… отец был… был убит ножом из авиационной
стали? Нет, невозможно! Это же маленький, почти игрушечный ножик!
– Увы, мосье Рено, такова горькая правда! Этот
игрушечный ножик оказался прекрасным оружием. Остер как бритва, а черенок так
удобно ложится в руку.
– Где он? Можно мне посмотреть? Он что, все еще в…
теле?
– О нет, конечно. Его вынули. Вы действительно хотите
посмотреть? Чтобы удостовериться? Что ж, это возможно, хотя мадам Рено его уже
опознала. Мосье Бекс, могу я вас побеспокоить?
– Конечно. Я тотчас схожу за ним.
– Может быть, лучше проводить мосье Рено в
сарай? – вкрадчиво предложил Жиро. – Он, вероятно, захочет увидеть
отца.
Молодой человек содрогнулся и отчаянно замотал головой.
Следователь, который всегда был не прочь досадить Жиро, ответил:
– Пока не надо… потом, может быть. Мосье Бекс, будьте
так любезны, принесите сюда нож.
Комиссар вышел из гостиной. Стонор подошел к Жаку и стиснул
его плечо. Пуаро поднялся и стал передвигать подсвечники, стоявшие не совсем
симметрично, – они давно уже не давали ему покоя. Следователь снова и
снова перечитывал таинственное любовное послание в надежде найти подтверждение
своей первоначальной версии – убийство на почве ревности.
Вдруг дверь с грохотом распахнулась и в гостиную ворвался
комиссар.
