– Не сомневаюсь, что мадам Рено, придя в себя,
заговорит, – продолжал Пуаро. – Ей и в голову не приходило, что в
убийстве могут обвинить ее сына. Ведь она была уверена, что он уже в море, на
борту «Анзоры». Ah! Voilà une femme,
[75]
Гастингс! Какая
воля, какое самообладание! Только однажды она допустила промах. Когда мосье Жак
неожиданно вернулся, у нее вырвалось: «Впрочем, теперь уже все равно». Никто
ничего не заметил, ее словам просто не придали значения. Какую страшную роль
пришлось ей играть! Бедная женщина! Представьте себе, какой удар ее постиг,
когда вместо бродяги она увидела бездыханное тело мужа, который, по ее
представлениям, уже должен был быть далеко от Мерлинвиля. Неудивительно, что
она потеряла сознание! А потом, сраженная горем и отчаянием, как самоотверженно
играла она свою роль и какая мука, должно быть, терзала ее! Ради сына она не
сказала ни слова, чтобы помочь нам напасть на след настоящих убийц. Никто не
должен знать, что Поль Рено и преступник Жорж Конно – одно и то же лицо. А
какому тяжкому и горькому испытанию она подвергла себя, когда признала, что
мадам Добрэй, возможно, была любовницей ее мужа. Ведь малейший намек на шантаж
– и могла раскрыться страшная тайна. А как великолепно она держалась на следствии!
Помните, мосье Отэ спрашивает, не омрачено ли прошлое ее мужа какой-нибудь
тайной. А она отвечает: «Нет, мосье, ничего романтического, я уверена». Вы
помните этот печально-снисходительный тон, эту чуть заметную насмешливую
улыбку. Мосье Отэ даже стало неловко. Он понял, как глуп и неуместен его
вопрос, как отдает он дешевой мелодрамой. Да, мадам Рено замечательная женщина!
Правда, любила она преступника, но сколько истинного благородства было в этом
чувстве!
Пуаро погрузился в размышления.
– Еще один вопрос, Пуаро. При чем здесь кусок свинцовой
трубы?
– Не понимаете? Ведь надо было изуродовать лицо
бродяги, чтобы никто не смог его опознать. Именно этот кусок трубы и натолкнул
меня на размышления. А кретин Жиро его даже не заметил – он, видите ли, искал
окурки! Помните, я сказал вам, что улика, будь она длиной в два фута или в два
дюйма, все равно улика? Однако, Гастингс, теперь мы должны начать все сначала.
Кто убил мосье Рено? Неизвестный, который около полуночи находился неподалеку
от виллы «Женевьева» и которому была выгодна смерть мосье Рено. Все как будто
бы указывает на Жака Рено. Возможно, преступление не было задумано им заранее.
А тут еще этот нож!
Вот это да! Как же я раньше не сообразил.
– Конечно, – начал я, – если второй нож,
который нашли в теле бродяги, принадлежит мадам Рено, значит, их было два?
– Разумеется, притом они совершенно одинаковы, а это
наводит на мысль, что оба ножа принадлежали Жаку Рено. Однако этим я не столь
уж сильно озабочен. Есть у меня одна мыслишка. Нет, самое тяжкое обвинение
против Жака Рено – кстати, тоже психологического свойства – это
наследственность, mon ami, дурная наследственность! Не забывайте, Жак Рено –
сын Жоржа Конно. А, как известно, яблочко от яблони недалеко падает.
Он произнес это так многозначительно и мрачно, что я
невольно поддался его настроению.
– А что за мыслишка, о которой вы только что
упомянули? – спросил я.
Вместо ответа Пуаро сверился со своими часами-луковицей:
– В котором часу отходит из Кале дневной пароход?
– Кажется, около пяти.
– Отлично. Мы как раз успеем.
– Мы едем в Англию?
– Да, мой друг.
– Зачем?
– В поисках некоего свидетеля.
– Кого же?
– Мисс Беллы Дьювин, – ответил Пуаро с загадочной
улыбкой.
– Но как вы собираетесь искать ее? Что мы о ней знаем?
– Ничего, ровным счетом ничего, но у меня есть
кое-какие соображения. Положим, ее имя действительно Дьювин. Мосье Стонору оно
смутно знакомо, хотя, очевидно, не в связи с семейством Рено. Весьма вероятно,
это имя какой-то актрисы. Жак Рено молод, ему всего двадцать лет, и у него куча
денег. Очень возможно, что его первое пылкое увлечение связано именно с
театром. Да и попытка мосье Рено откупиться от девушки деньгами подтверждает
эту догадку. Думаю, я сумею отыскать ее, тем более с помощью вот этой штуки.
И он достал ту самую фотографию, которую нашел в комнате
Жака Рено. В углу наискосок было нацарапано: «С любовью от Беллы». Однако не
надпись приковала мое внимание: с фотографии на меня смотрело лицо, которое я
узнал бы из тысячи, хотя сходство с оригиналом не было столь уж бесспорным. Я
почувствовал холодную обморочную слабость, точно непоправимое несчастье вдруг
обрушилось на меня.
Это была Сандрильона!
Глава 22
Я влюбляюсь
Некоторое время я сидел, будто громом пораженный, все еще
держа в руке фотографию. Потом с показным равнодушием, для чего мне
потребовалось собрать все свое мужество, я вернул ее Пуаро, украдкой бросив на
него быстрый взгляд. Заметил ли он что-нибудь? Нет, к счастью, он, кажется, не
смотрел в мою сторону. Похоже, потрясение, которое я испытал, ускользнуло от его
внимания.
Он решительно поднялся на ноги.
– Не стоит терять время. Надо как можно скорее
отправиться в путь. Погода нам благоприятствует, море будет спокойное!
В предотъездной суете у меня не было времени подумать, но на
борту парохода, укрывшись от проницательного взгляда Пуаро, я взял себя в руки
и постарался хладнокровно взглянуть фактам в лицо. Много ли известно Пуаро и
почему он устремился на поиски этой девушки? Может быть, он подозревает, что
она видела, как Жак Рено убил отца? А вдруг он подозревает… Нет, это немыслимо.
У нее не было причин ненавидеть старшего Рено, тем более желать его смерти. Что
привело ее на место преступления? Я принялся в подробностях припоминать все,
что случилось в минувшие четыре дня. Она сошла с поезда в Кале, где мы и расстались
с ней в тот день. Неудивительно, что я не нашел ее на пароходе. Если она,
скажем, пообедала в Кале, а потом отправилась поездом в Мерлинвиль, то должна
была оказаться на вилле «Женевьева» как раз в то время, которое указала
Франсуаза. Что она делала после того, как вышла из дома в начале одиннадцатого?
По-видимому, пошла в гостиницу, а может быть, вернулась в Кале. А потом?
Убийство было совершено в ночь на вторник. В четверг утром она снова оказалась
в Мерлинвиле. А вообще, уезжала ли она из Франции? Очень сомневаюсь. Что ее
здесь удерживало – надежда увидеть Жака Рено? Я ей сказал – мы тогда и сами так
думали, – что он на пути в Буэнос-Айрес. Может быть, она уже знала, что
«Анзора» не вышла в море. Но в таком случае она, должно быть, виделась с Жаком.
Не эта ли мысль гонит Пуаро в Англию? Ведь могло случиться, что Жак Рено,
вернувшись, чтобы повидаться с Мартой Добрэй, вместо этого столкнулся
неожиданно с Беллой Дьювин, с которой он поступил столь бессердечно.
