Как только в газетах появилось сообщение, что Жак Рено
арестован, разразилась беда. Белла не стала ждать, как пойдет дело…
Я так устала. Не могу больше писать…»
Сначала она подписалась Сандрильоной, потом перечеркнула и
вместо этого поставила «Далси Дьювин».
Я по сей день храню это наспех написанное, испещренное
помарками и закапанное слезами послание.
Пуаро был рядом, когда я читал письмо. Листки выпали из моих
рук, и я посмотрел в глаза Пуаро.
– Так вы все время знали, что это была не Сандрильона?
– Конечно, мой друг.
– А почему же вы не сказали мне?
– Во-первых, я и не предполагал, что вы можете так
обмануться. Вы же видели фотографию. Конечно, сестры очень похожи, но не
заметить разницы просто невозможно.
– Но у той были светлые волосы?
– Парик. Белла надевала его во время выступления, этот
контраст придавал сестрам пикантность. Мыслимое ли дело, чтобы один из
близнецов был блондином, другой – брюнетом?
– А почему вы не сказали мне об этом в тот вечер, в
Ковентри?
– Вы так бесцеремонно обошлись со мной, mon ami, –
сухо сказал Пуаро. – Вы же лишили меня возможности говорить.
– Ну а потом?
– Что потом? Ну, во-первых, меня очень задевало, что вы
совсем не верите в мои способности. Кроме того, мне хотелось посмотреть,
выдержат ли ваши чувства испытание временем – настоящая ли это любовь или
очередное увлечение. Я вовсе не собирался надолго оставлять вас в неведении.
Я кивнул. В его голосе звучало такое сочувствие и доброта,
что я не мог держать на него зла. Повинуясь внезапному порыву, я нагнулся,
поднял листки с пола и протянул Пуаро.
– Возьмите, – сказал я. – Хочу, чтобы вы
прочли.
Он молча прочел и поднял взгляд на меня.
– Что же вас тревожит, Гастингс?
Никогда еще я не видел Пуаро в таком расположении духа. Его
обычной насмешливости и в помине не было. Мне не пришлось даже делать над собой
особых усилий, чтобы сказать то, что не давало мне покоя:
– Она не говорит… не говорит… ну, в общем, безразличен
я ей или нет.
Пуаро полистал страницы.
– Сдается мне, вы ошибаетесь, Гастингс.
– Что? Откуда вы это взяли? – в волнении
воскликнул я, подавшись вперед.
Пуаро улыбнулся.
– Да тут каждая строчка говорит о том, что вы ей
небезразличны, mon ami.
– Где же мне найти ее? Ведь в письме не указан обратный
адрес. Только французская марка, и все.
– Не волнуйтесь! Положитесь на старого Пуаро. Я найду
ее, как только выдастся свободная минутка.
Глава 27
Рассказывает Жак Рено
– Поздравляю, мосье Жак, – сказал Пуаро, сердечно
пожимая руку молодого человека.
Жак Рено навестил нас сразу же, как только его выпустили из
тюрьмы. После этого он должен был вернуться в Мерлинвиль, к мадам Рено и Марте.
Мосье Жака сопровождал Стонор, цветущий вид которого лишь подчеркивал
болезненную бледность юноши, находившегося, во-видимому, на грани нервного
расстройства. Он печально улыбнулся Пуаро и едва слышно сказал:
– Я выдержал весь этот ужас, чтобы защитить ее, и вот
все напрасно.
– Как могли вы подумать, что девушка примет такую
жертву? – сдержанно заметил Стонор. – Да она просто обязана была
сказать правду. Она же понимала, что вас ждет гильотина.
– Eh ma foi!
[81]
Не миновать бы вам
гильотины, – подхватил Пуаро, и в глазах его мелькнул насмешливый
огонек. – Ведь на вашей совести была бы еще и смерть мэтра Гросье. Если бы
вы продолжали упорствовать в своем молчании, беднягу непременно хватил бы удар.
– Он туп как осел, хотя вполне благожелательный, –
сказал Жак. – Как он меня раздражал! Вы ведь понимаете, я не мог доверить
ему свою тайну. Но боже мой! Что же теперь будет с Беллой?
– На вашем месте я бы не слишком расстраивался по этому
поводу, – с искренним сочувствием сказал Пуаро. – Как правило, судьи
весьма снисходительны к crime passionnel,
[82]
особенно когда
его совершает юная и прелестная особа. Ловкий адвокат откопает уйму смягчающих
обстоятельств. Конечно, вам будет не очень-то приятно…
– Это меня не волнует. Видите ли, мосье Пуаро, как бы
то ни было, но я в самом деле чувствую себя виновным в смерти отца. Если бы не
мои запутанные отношения с этой девушкой, он сейчас был бы жив и здоров. И еще
моя проклятая оплошность – ведь я надел отцовский плащ. Не могу избавиться от чувства,
что я виноват в его смерти. Наверное, сознание вины будет преследовать меня до
конца моих дней.
– Ну что вы, – сказал я, стараясь успокоить его.
– Конечно, то, что Белла убила моего отца,
ужасно, – сокрушенно продолжал Жак. – Но я дурно поступил с нею.
Когда я встретил Марту и понял, что люблю ее, надо было написать Белле и честно
во всем признаться. Но я так боялся скандала, боялся, что это дойдет до ушей
Марты и она бог знает что может вообразить. Словом, я вел себя как трус, тянул,
надеялся, что все само собой образуется. Просто плыл по течению, не понимая,
какие страдания причиняю бедной девушке. Если бы жертвой пал я, а не отец, то
свершился бы высший суд – я получил бы по заслугам. Как же отважно она
призналась в своей вине! А ведь я готов был выдержать это испытание до конца,
вы знаете.
Он помолчал немного, потом взволнованно продолжал:
– Не могу понять, зачем отец в ту ночь расхаживал в
моем плаще. Зачем надел его прямо на нижнее белье? Может быть, он сбежал от
этих иностранцев? А матушка, вероятно, ошиблась во времени, и грабители напали
не в два часа. Или… или… она намеренно вводит вас с заблуждение, да? Неужели
матушка могла подумать… подумать… что… заподозрить, что это я… это я…
Но Пуаро поспешил разуверить его:
– Нет-нет, мосье Жак. Пусть эта мысль не мучит вас. Что
же до остального, потерпите еще день-два, и я все объясню вам. Это весьма
запутанная история. А вы не могли бы подробно рассказать нам, что же все-таки
случилось в тот страшный вечер?
– Собственно, и рассказывать-то нечего. Я приехал из
Шербура, как вам известно, чтобы попрощаться с Мартой, ведь мне предстояло
ехать на край света. Было уже поздно, и я решил идти коротким путем – через
поле для гольфа, откуда рукой подать до виллы «Маргерит». Я уже почти дошел,
как вдруг…
