Итак, сделав все, что было в наших силах, мы оставили Жака
на попечение Марты и мадам Добрэй и отправились в город. Привычное для нас
обеденное время давно миновало, и оба мы отчаянно проголодались. В первом же
ресторане мы утолили муки голода превосходным омлетом, за которым последовал не
менее превосходный антрекот.
– А теперь самое время подумать о ночлеге, –
сказал Пуаро, прихлебывая черный кофе, завершивший нашу трапезу. – Как
насчет нашего старого друга «Отель де Бен»?
Недолго думая мы направились туда. Да, мосье могут быть
предоставлены две отличные комнаты с видом на море. И тут Пуаро задал портье
вопрос, немало меня удививший:
– Скажите, английская леди, мисс Робинсон, уже прибыла?
– Да, мосье. Она в маленькой гостиной.
– Ага!
– Пуаро! – воскликнул я, направляясь следом за ним
по коридору. – Какая еще, черт побери, мисс Робинсон?
Пуаро одарил меня лучезарной улыбкой.
– Решил устроить ваше счастье, Гастингс.
– Но я…
– О господи, – сказал Пуаро, добродушно
подталкивая меня в комнату. – Не думаете же вы, что я на весь Мерлинвиль
раструблю имя Дьювин?
И правда, навстречу нам поднялась Сандрильона. Я взял ее
руку в свои. Мои глаза сказали ей все остальное.
Пуаро кашлянул.
– Mes enfants,
[86]
– сказал он. –
В данный момент у нас нет времени на сантименты. Нам еще предстоит потрудиться.
Мадемуазель, удалось ли вам сделать то, о чем я вас просил?
Вместо ответа Сандрильона вытащила из сумочки какой-то
предмет, завернутый в бумагу, и молча протянула его Пуаро. Когда Пуаро
развернул пакет, я вздрогнул – это был тот самый нож! Но ведь она, как я понял
из ее письма, бросила его в море. Удивительно, до чего неохотно женщины
расстаются со всякими пустяками, даже компрометирующими!
– Très bien, mon enfant,
[87]
–
сказал Пуаро. – Вы меня очень порадовали. А теперь покойной ночи. Нам с
Гастингсом надо еще поработать. Увидитесь с ним завтра.
– Куда же вы идете? – спросила девушка, и глаза ее
расширились.
– Завтра вы обо всем узнаете.
– Куда бы вы ни шли, я с вами.
– Но, мадемуазель…
– Я сказала, я с вами.
Пуаро понял, что спорить бесполезно. Он сдался.
– Пусть будет по-вашему, мадемуазель. Правда, ничего
интересного не обещаю. Скорее всего, вообще ничего не произойдет.
Девушка промолчала.
Минут через двадцать мы пустились в путь. Было уже совсем
темно. В воздухе чувствовалась давящая духота. Пуаро повел нас к вилле
«Женевьева». Однако, когда мы дошли до виллы «Маргерит», он остановился.
– Мне хотелось бы убедиться, что с Жаком Рено все в
порядке. Пойдемте со мной, Гастингс. А вы, мадемуазель, пожалуйста, подождите
здесь. Мадам Добрэй, может, чего доброго, оказаться не слишком любезной.
Отворив калитку, мы пошли по дорожке к дому. Я указал Пуаро
на освещенное окно второго этажа. На шторе четко вырисовывался профиль Марты
Добрэй.
– Ага! – воскликнул Пуаро. – Думаю, здесь-то
мы и найдем молодого Рено.
Дверь отворила мадам Добрэй. Она сообщила нам, что Жак все в
том же состоянии и что если мы пожелаем, то сами можем убедиться в этом. Вслед
за нею мы поднялись в спальню. Марта Добрэй сидела у стола и шила при свете
настольной лампы. Увидев нас, она приложила палец к губам.
Жак Рено спал тяжелым, беспокойным сном – голова его
металась по подушке, лицо пылало жаром.
– Что доктор, он придет еще? – шепотом спросил
Пуаро.
– Нет, пока мы не пошлем за ним. Но Жак спит, и это для
него сейчас самое лучшее. Maman приготовила ему целебный отвар.
И она снова принялась за вышивание, а мы тихонько вышли из
комнаты. Мадам Добрэй проводила нас вниз. Теперь, когда мне стало известно ее
прошлое, я смотрел на нее со все возрастающим интересом. Она стояла перед нами,
опустив глаза, и на губах ее играла легкая загадочная улыбка. Я вдруг
почувствовал безотчетный страх перед нею. Такой страх наводит на нас ослепительно
красивая, но ядовитая змея.
– Надеюсь, мы не слишком обеспокоили вас, мадам, –
учтиво сказал Пуаро, когда она открывала нам дверь.
– Ничуть, мосье.
– Кстати, – сказал Пуаро, точно
спохватившись, – мосье Стонор был сегодня в Мерлинвиле, не знаете ли?
Я не мог понять, с какой стати задал Пуаро этот вопрос,
по-моему, совершенно лишенный всякого смысла.
– Насколько я знаю, нет, – сдержанно ответила
мадам Добрэй.
– Не беседовал ли он с мадам Рено?
– Откуда мне знать, мосье?
– Действительно, – сказал Пуаро. – Просто я
подумал, что вы, может быть, видели, как он проходил или проезжал мимо, только
и всего. Покойной ночи, мадам.
– Отчего… – начал было я.
– Оставьте ваши «отчего», Гастингс. Придет время – все
узнаете.
Вместе с Сандрильоной мы торопливо направились к вилле
«Женевьева». Пуаро оглянулся на освещенное окно, в котором вырисовывался
профиль Марты, склонившейся над вышиванием.
– Его, во всяком случае, охраняют, – пробормотал
он.
Подойдя к дому, мы спрятались за кустами, слева от
подъездной аллеи, откуда хорошо просматривался парадный вход, тогда как мы сами
были надежно укрыты от посторонних взглядов. Дом был погружен в темноту,
по-видимому, все уже спали. Окно спальни мадам Рено было как раз над нами, и я
заметил, что оно открыто. Пуаро не спускал с него глаз.
– Что нам предстоит делать? – шепотом спросил я.
– Наблюдать.
– Но…
– Не думаю, что в ближайшие час или два что-нибудь
случится, но…
В этот миг раздался протяжный слабый крик:
– Помогите!
В окне на втором этаже, справа от входа, вспыхнул свет. Крик
доносился оттуда. И мы увидели сквозь штору мелькающие тени, как будто там
боролись два человека.
– Mille tonneres!
[88]
– закричал Пуаро. –
Должно быть, она теперь спит в другой комнате!
Он бросился к парадной двери и принялся бешено колотить в
нее. Потом подскочил к дереву, что росло на клумбе, и ловко, точно кошка,
вскарабкался на него. Я, разумеется, полез за ним, а он тем временем прыгнул в
открытое окно. Оглянувшись, я увидел Далси позади себя.
