Ну-ка прислушайся.
Ты слышишь — идет дождь?
Наконец-то начинаются экзамены. Хорошо бы мама перестала дуться на Криса. Мы бы смогли готовиться вместе. Как бы я этого хотела. В перерывах мы бы слушали музыку, пили кофе, а то выходили бы на улицу проветриться или просто постоять под дождем. Но мама и слышать об этом не желает. Ему не позволено появляться в доме ни под каким видом. Она и слышать не желает — ни о нем, ни о тебе.
Иногда, когда я спускаюсь вниз поиграть на фортепиано, в комнату заходит отец, садится на диван и начинает допытываться у меня: «Мама хочет знать, какие у тебя планы на ближайшее будущее», и все в таком роде. Но сама она не заговаривает со мной об этом, и это огорчает меня больше всего.
Я отвечаю отцу: «Не спрашивай меня. Я не знаю, пока не знаю».
Иногда он подходит и молча сжимает мне руку. От этого хочется плакать. Не от боли, нет: хочется просто прильнуть к его плечу и поплакать, но я не решаюсь, мне кажется, что он сам боится, что я разревусь. Но я беру себя в руки и позволяю ему произнести заранее подготовленную, внушенную матерью речь — о том, как я выбрасываю свою жизнь на помойку.
— Что же мне, по-твоему, делать, папа? — спросила я у него вчера, хотя заранее знала, что он ответит.
— Заниматься музыкой.
Вот так. Для него все так просто. Он тоже не понимает, что ты существуешь, что ты — живое существо, как же они могу меня обвинять?
Так или иначе, я наконец решила, что мне делать, и это вторая вещь, которая произошла сегодня. Я решила, что должна порвать с Крисом.
Понимаешь, я готова заботиться о тебе. Я справлюсь. Когда-то я боялась, а теперь жду тебя каждой своей клеточкой. Пообвыкну немножко, освоюсь — и мы с тобой вместе отправимся в музыкальный колледж, и вообще всегда будем вместе. Ты — самое важное в моей жизни. Я словно вывернута внешней стороной внутрь — как бутон, внутри которого скрыты весь его аромат и все краски. Каждую секунду я чувствую и жду тебя.
Но я не готова к тому, чтобы жить с Крисом.
Не готова к тому, чтобы разделить с ним свою жизнь, со всеми вытекающими последствиями. Одна эта мысль пугает меня. Он готовился ехать в Ньюкасл, в университет. С тех пор как мы познакомились, его голова была забита мыслями об этом. Я знаю, он останется со мной, если я попрошу. Для него это будет огромной жертвой, но он сделает это ради меня. Мы бы нашли где-нибудь квартирку, и, неверное, на первых порах нам бы помог его отец, да и мой отец тоже. Конечно, мать я бы навсегда потеряла, зато для тебя было бы сделано все что возможно.
Но когда я представляю себе эту картину, внутри меня все переворачивается. Я даже не знаю, чего я больше боюсь — связать свою жизнь с Крисом или потерять его навсегда. Я ведь и не знаю его по-настоящему. Шесть месяцев назад нам бы и в голову не могло прийти, что мы проведем вместе всю оставшуюся жизнь. Нам просто нравилось бывать вместе. И вдруг нас, как катапультой, выбрасывает во взрослую жизнь. Навсегда — к этому слову я еще не готова. Я еще не готова для него, а он не готов для меня. Но больше всего я боюсь, что вся эта нервотрепка тебе во вред. Тебе не плохо? Ты ведь все чувствуешь?
Подожду, пока он сдаст экзамены, а потом скажу. Конечно, это жестоко, но нельзя пускать все на самотек. Нельзя ждать, пока ты родишься, надо заранее подумать обо всем и принять верное решение, чтобы не наделать новых глупостей. Еще несколько недель у нас с Крисом все будет хорошо. Я постараюсь встречаться с ним каждый день.
А когда кончатся экзамены, все ему скажу.
15 июня
Здравствуй, Никто.
Сегодня утром мы с Робби ходили к дедушке. Если дед еще ни о чем не знает, я расскажу ему сама, решила я. Но мама точно не могла ему рассказать. И почему все в моей семье такие скрытные?
Погода стоит холодная. Июнь — пора солнца, клубники, ситцевых платьиц и пчел на розовых кустах, но в этом году мы видим только серое небо и нас обдувает ледяной ветер. Ненастье окружило нас как бетонной стеной. В домах включено центральное отопление, и все-таки вчера мать взяла к себе в постель грелку. Говорят, что такая погода больше подходит для зимы.
Экзамены у меня как раз закончились. Я просто взяла себя за шкирку и заставила заняться делом. Мне даже понравилось. Наверное, у меня поднакопилось адреналина после всей этой лихорадочной подготовки и выяснения наших с Крисом отношений. Я просто отрешилась от всего остального и одним махом расправилась со всеми экзаменами.
Когда добиваешься успеха, кажется, будто бы ухватил с неба огромную сверкающую звезду. Мне это нравится, милый Никто. Я всегда буду лучше всех, ради нас обоих.
Перед экзаменами я встретила в вестибюле Рутлин и остальных своих школьных подружек. Мне показалось, что я всех тыщу лет не видела. Конечно, за исключением Рутлин. С ней-то мы встречались чуть не каждый день. Бедняжка Рутлин! Как долго я от нее скрывала. Впрочем, она говорит, что давно уже все поняла, просто ждала, когда я сама ей расскажу. Жаль, что она уезжает. Здорово было бы пожить с ней вместе, снять где-нибудь квартирку. Ее помощь была бы для нас просто бесценна. Пока мы ждали в коридоре перед первым экзаменом, она успела рассказать, что ее сестра, Грэйс, когда была беременной, так полюбила уголь, что отламывала его кусками и съедала, как конфеты. Рутлин пыталась рассказывать это шепотом, но у нее такой голос, что ее и рок-группой не заглушить. Конечно, мы немного нервничали, все-таки сдавать не что-нибудь, а прикладную математику, но она так весело рассказывала, что я прыскала со смеху. Должно быть, все вокруг жутко злились. Такие зануды эти девчонки, особенно те, которые сдают математику. Они, как ни странно, очень похожи на тех девчонок, что сдают музыку. Глаженые юбочки, белые носочки… Раньше мне эти фифочки нравились, но сейчас я чувствую, что мне с ними просто не о чем говорить. Забавно было наблюдать, как они украдкой поглядывают на мой живот и обмениваются улыбочками. Так и хочется им сказать: «Да ладно, бросьте вы. Я все та же. Ничуть не изменилась».
Только это неправда. Я уже не та, что раньше, и никогда уже не стану прежней.
Они стесняются меня. Иногда мне кажется, что и Крис тоже. Помню, я так хотела его поскорей увидеть после того, как ты первый раз пошевелился, но когда наконец встретилась с ним и рассказала ему об этом, он как-то весь смущенно заулыбался и неуверенно посмотрел на меня,
— Ну потрогай же мой живот, — схватила я его за руку. — Ты его тоже почувствуешь. — Но он побоялся.
Если он нас с тобой стесняется, то как же он собирается быть тебе отцом? Нет, все-таки я приняла правильное решение. Наши горячие ласки прекратились. Мы даже почти перестали обниматься. Мы целуемся, держимся за руки, порой мне хочется большего, и в то же время — страшно. Хотя бояться надо было раньше, я думаю. И как бы мы стали жить вместе, если мы даже страшимся коснуться друг друга? У него остался последний экзамен — третий письменный по английской литературе. Вот сдаст, и я ему скажу.
