Холмс вскочил и тотчас окликнул директора тюрьмы, который ожидал нас в коридоре.
Балтимор Компостел вернулся в камеру, бледный как призрак. Он закрывал рот тряпкой, которая служила ему носовым платком. Я заметил, что он избегает смотреть моему другу в глаза.
Холмс резко спросил:
– Вы можете опознать этого человека?
Компостел подавил приступ тошноты и бросил быстрый взгляд на труп.
– Это он. Фостер.
Ему не терпелось быстрее покончить со всем этим.
– Спасибо за все, мистер Холмс. Я… я не смею более злоупотреблять вашим временем.
Холмс выпрямился и смерил быка с головы до ног взглядом ястреба, готового броситься на добычу. Вены на его шее вздулись.
– Не следовало тем более злоупотреблять моим доверием!
Компостел вжался в стену.
– Я… я не понимаю.
Холмс смотрел начальнику прямо в глаза.
– Вы не все рассказали мне о Реджинальде Фостере, – он скрестил руки на груди. – Я жду ваших объяснений.
Компостел обмяк на глазах.
– Если вы узнали о Фостере, то и все остальное разгадаете рано или поздно. Вы ведь для этого здесь, не так ли?
– Так говорите же! – воскликнул Холмс, топнув от нетерпения.
Директор тюрьмы испуганно покосился на дверь и приблизил к нам свою потную голову. От резкого запаха пота мы шагнули назад.
– Этот сторож был назначен на пост вашим братом.
Холмс содрогнулся.
– Майкрофтом?
– Да. На самом деле он был журналистом и вел тайное расследование.
– Почему этот Фостер заинтересовался Дьюэном?
– Понятия не имею.
Толстяк собирался опустить глаза, но Холмс снова поймал его взгляд.
– Почему вы хотите скрыть от меня все это?
Компостел опустил голову. Его щеки почти коснулись груди.
– Майкрофт Холмс попросил меня никому не говорить об этом, особенно вам. Даже Лестрейду.
4
По дороге домой, в экипаже, меня неотступно преследовала жуткая картина изуродованного перепачканного тела. Мой желудок сжался от страха. Я старался отделаться от этого кошмара, сконцентрировав внимание на мельчайших проявлениях бурлящей вокруг жизни: на стуке дождя по крыше экипажа, грохоте колес по мостовой, цокоте копыт нашей упряжки.
Холмс, казалось, был всецело погружен в свои мысли. Я обратился к нему, желая услышать скорее успокаивающий голос моего друга, нежели его мнение об этом зверском преступлении.
– Холмс, как вы узнали?
– Как обычно, мой дорогой Ватсон, методом исключения. Во-первых, было известно, что побег из Миллбэнк невозможен, нам то и дело твердили об этом. Во-вторых, заключенный не прятался внутри тюрьмы, иначе его обнаружили бы в ходе системного обыска. В-третьих, единственные люди, имеющие право входить на территорию тюрьмы и покидать ее в строго определенные часы, – это сторожа. Итак, остается лишь одно объяснение: заключенный Марк Дьюэн убил вошедшего к нему Реджинальда Фостера, раздел его, расчленил труп при помощи ножа и закопал под кроватью. После этого он преспокойно переоделся в костюм сторожа и вышел через главный вход в начале седьмого утра.
– А как у Дьюэна оказался нож?
– Пока у меня нет ни малейшего представления об этом. Но я непременно задам этот вопрос Дьюэну, как только встречусь с ним.
Мой вопрос был на редкость глупым, и Холмс дал мне это понять.
Мы проехали еще четверть часа. Новый вопрос не давал мне покоя:
– А как вы узнали, что тело сторожа зарыто под кроватью, Холмс?
– Это самое незаметное место во всей камере и самое подходящее. Быстрый осмотр пола показал, что примерно на одном квадратном метре плитки были сняты и вновь уложены. Я знал, что тело расчленено, еще до того, как нашел его. Но я не видел необходимости упоминать эту деталь.
Деталь! Холмс умел иногда выразиться! Он свел ужасное убийство к обычной математической задачке.
Экипаж остановился у дома 22lb. Мы рассчитались с кучером и спустя несколько мгновений очутились в нашей гостиной, окутавшей нас живительным теплом. Холмс закурил трубку и опустился в свое кресло так спокойно, будто не выходил из этой комнаты и ничего не произошло. У меня же было еще много вопросов, требующих разъяснения.
– Мне все же кажется невероятным, что никто так и не заметил подмены.
– Вы правы, Ватсон, это невероятно. Но факты говорят сами за себя.
Холмс откинул голову, закрыл глаза и продолжил объяснение в форме монолога, будто мысленно воссоздавая картину преступления.
– Дьюэн надел форму смотрителя и занял место на посту охраны. Несколько минут он общался со сторожем соседнего блока. Затем он уселся читать при свете свечи, ожидая конца смены, чтобы исчезнуть.
– И за все это время он ни у кого не вызвал подозрений?
– В тюрьме в шесть часов утра еще темно. День занимается не раньше восьми. Да и после этого тюрьму вряд ли заливает ослепительный свет, – вы ведь видели, какие там окна.
Я никак не мог взять в толк, как эта оригинальная подмена могла остаться незамеченной для всех служащих тюрьмы, самых надежных в Англии.
Мы долго молчали, погруженные в свои мысли.
– Но каким образом ваш брат замешан во всей этой истории? И как ему удалось назначить журналиста на пост тюремного сторожа? – наконец спросил я.
– Должно быть, такого рода дела входят в его обязанности.
– Его… обязанности? Ваш брат всегда был для меня загадкой.
– Однако вам удалось нарисовать его вполне правдивый портрет в «Случае с переводчиком» и «Чертежах Брюса Партингтона».
– Да, но там ничего не говорилось о его профессии.
– Напротив. Вы сказали об этом больше, чем вам кажется.
Холмс вдруг поднялся, схватил деревянную линейку и ударил ею по раскрытой ладони, будто возвещая о начале урока.
– Разве вы не писали, что Майкрофт – домосед и не слишком словоохотлив? Что он практически не выходит из клуба «Диоген», где проводит целые дни в почти монастырской тишине?
– Да, разумеется, но…
– Вы также упомянули о том, что Майкрофт близок к правительству, где прислушиваются к его авторитетному мнению.
– Конечно.
– А что вам известно о его интеллекте?
– Вы же сами уже сказали, Холмс: рискуя обидеть вас, следует все же заметить, что он превосходит вас в присущих вам талантах рассудительности и размышления, что позволило ему достичь уровня, о котором я даже не осмелюсь заговорить.
