— Моё слово! — ответил он звонким от волнения голосом.
— Слово лжеца, — поправила она.
— Не думайте, — возразил он, — что при необходимости я не мог бы подкрепить своё слово доказательствами.
— Доказательствами? — Розамунда взглянула на него широко открытыми глазами, и её губы искривились в насмешливой улыбке. — Из-за них-то вы, вероятно, и бежали, как только услышали о скором прибытии посланцев королевы, направленных ею в ответ на многочисленные требования наказать вас.
Сакр аль-Бар застыл в изумлении, не сводя глаз с Розамунды.
— Бежал? — наконец проговорил он. — Что за небылица?
— Теперь вы скажете, что вовсе не пытались скрыться и это очередное ложное обвинение?
— Так значит, — медленно проговорил он, — меня сочли беглецом!
И вдруг он словно прозрел, и этот свет ослепил и ошеломил его. Мысль о том, что только так и можно было объяснить его неожиданное исчезновение, при всей её дьявольской простоте, ни разу не приходила ему в голову! В любое другое время его исчезновение неизбежно вызвало бы различные толки, а возможно, и расследование. Но при тогдашних обстоятельствах такое объяснение напрашивалось само собой, оно безоговорочно подтверждало в общем мнении его вину и намного упрощало задачу Лайонела. Сакр аль-Бар уронил голову на грудь. Что он наделал! Мог ли он по-прежнему винить Розамунду за то, что она поверила столь неопровержимой улике? Мог ли осуждать её за то, что она сожгла нераспечатанным письмо, которое он передал ей через Питта? И действительно, что оставалось предполагать о его исчезновении, как не то, что он попросту бежал? А раз так, то бегство со всей очевидностью должно было заклеймить его как убийцу, каковым он и был по убеждению многих. Как же он мог обвинять Розамунду, если она в конце концов позволила убедить себя на основании единственно разумного и оправданного предположения!
Неожиданно его захлестнуло чувство вины.
— Боже мой! — простонал он. — Боже мой!
Он посмотрел на Розамунду, но тут же отвёл взор, не выдержав бесстрашного взгляда её измученных, обведённых тёмными кругами глаз.
— В самом деле, чему же ещё могли вы поверить! — пробормотал он, словно отвечая на собственные мысли.
— Ничему, кроме правды, как бы она ни была ужасна!
Гневные слова Розамунды больно задели Оливера. Минутную слабость как рукой сняло; в его душе вновь пробудились раздражение и жажда мести. Он подумал, что она слишком быстро поверила возведённому на него обвинению.
— Правды? — переспросил корсар, смело взглянув на Розамунду. — А вы способны узнать правду, если вам её покажут? Способны отличить правду от лжи? Что ж, проверим! Ибо, как Бог свят, сейчас вам откроется вся правда, и вы увидите, что она гораздо страшнее всех ваших фантазий.
По твёрдому голосу и властному тону корсара Розамунда почувствовала, что надвигается нечто ужасное. Она ощутила волнение: быть может, ей передались отзвуки бури, бушевавшей в его душе.
— Ваш брат, — начал он, — пал от руки трусливого ничтожества, которое я любил и по отношению к которому на мне лежал святой долг. Он бросился искать убежища и защиты в моём доме. Кровь из раны, полученной им в схватке, отметила его путь.
Сакр аль-Бар немного помолчал. Когда он снова заговорил, голос его звучал ровно, как будто он спокойно предавался рассуждениям:
— Не странно ли, что никому и в голову не пришло выяснить, откуда взялась эта кровь, а также убедиться, что тогда на мне не было ни единой царапины. Мастер Бейн знал об этом, поскольку я попросил его осмотреть меня. Был составлен и должным образом засвидетельствован соответствующий документ. Если бы я в то время находился в Пенарроу, мог бы принять у себя посланцев королевы и предъявить его им, то они бы возвратились в Лондон с поджатыми хвостами.
Слова корсара пробудили в Розамунде смутные воспоминания. Мастер Бейн действительно настаивал на существовании подобного документа и клятвенно подтвердил то самое обстоятельство, о котором говорил сэр Оливер. Она вспомнила, что от показаний мастера Бейна отмахнулись, как от выдумки, изобретённой им с целью снять с себя обвинения в нерадивом исполнении обязанностей судьи, тем более что второй свидетель — пастор сэр Эндрю Флэк, который мог бы подтвердить его слова, — к тому времени умер.
Голос сэра Оливера прервал воспоминания Розамунды.
— Но оставим это, — сказал он, — и вернёмся к нашей истории. Я дал убежище этому малодушному трусу и тем самым навлёк подозрения на себя. А поскольку у меня не было возможности оправдаться, не выдав его, я молчал. Подозрение обратилось в уверенность, когда женщина, с которой я был обручён, с поразительной лёгкостью поверила самым гнусным слухам обо мне и, не обращая внимания на мои клятвы, открыто разорвала нашу помолвку, таким образом признав меня перед всеми убийцей и лжецом. До сих пор я излагал факты. Ну а теперь выскажу предположение. Оно основано на догадках, но попадает в самое яблочко. Негодяй, которому я предоставил убежище и служил ширмой, судил о моих душевных качествах по собственным меркам. Он боялся, что я не справлюсь с новой ношей, лёгшей мне на плечи; боялся, что я не вынесу её тяжести, всё открою, приведу доказательства и тем самым погублю его. Его страшило, что я могу рассказать не только о его ране, но и об одной подробности, которая могла иметь для него ещё более пагубные последствия. Я говорю о некоей женщине — блуднице из Малпаса. Она могла бы рассказать про соперничество, вспыхнувшее из-за неё между убийцей и вашим братом. Ведь стычку, приведшую к гибели Питера Годолфина, вызвала низкая, постыдно грязная причина.
— Как вы смеете клеветать на умершего! — впервые прерывая Оливера, воскликнула Розамунда.
— Терпение, сударыня, — приказал корсар. — Я ни на кого не клевещу. Я говорю правду об одном мёртвом с целью открыть правду о двух живых. Выслушайте меня до конца! Я слишком долго ждал и много перенёс, чтобы всё рассказать вам. Итак, этот негодяй вообразил, что я ему опасен, и решил избавиться от меня. По его наущению меня однажды ночью похитили и доставили на корабль, чтобы отвезти в Берберию и там продать в рабство. Такова правда о моём исчезновении. А убийца, которого я спас столь дорогой ценой, устранив меня, извлёк гораздо большую выгоду, нежели сам на то рассчитывал. Одному Богу известно, была ли надежда на такую удачу ещё одним искушением, побудившим его отделаться от меня. Со временем он унаследовал мои владения, а потом и место в сердце неверной, бывшей некогда моей невестой.
Наконец Розамунда очнулась от ледяного оцепенения, в котором до сих пор слушала рассказ Оливера.
— Вы говорите… что… Лайонел?.. — Голос её прервался от негодования.
И тут Лайонел вскочил и выпрямился во весь рост.
— Он лжёт! Он лжёт, Розамунда! Не слушайте его!
— А я и не слушаю, — ответила Розамунда, делая несколько шагов по террасе.
Краска залила смуглое лицо Сакр аль-Бара, и его взгляд, загоревшись гневом, обратился на Лайонела. Не говоря ни слова, корсар угрожающе направился к молодому человеку; тот в страхе попятился от него.
