Наверное, он должен как-то дать знать воину, что будет сопротивляться, что входить в бункер не стоит. Слишком опасно. Проще вернуться на белый корабль и отрапортовать о выполненном задании. Все равно его обман раскроется еще очень не скоро. Если вообще раскроется.
Сделать так, чтобы охранник увидел, что он готов дать отпор. Для этого нужно высунуться наружу, показаться сопровождающему на глаза.
Рискованно. А что, если тот не испугается? Но ведь другого выхода нет? Нет?
Гарг взял обрезок трубы поухватистее и двинулся к выходу.
Сто бед — один ответ. Будь что будет!
Он открыл броневую дверь и, высунув из-за нее голову, быстро огляделся.
Вроде бы никого. И все-таки…
Стрелок промахнулся совсем чуть-чуть. Пуля расплющилась о керамтитовый металл двери всего лишь на расстоянии волоса от его носа.
Ну и ну!
Поспешно отпрыгнув в глубь коридора, Гарг кинулся наутек. Впрочем, бежал он недолго. Пристроившись за вторым поворотом, он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, а потом задержал дыхание и прислушался.
Будет ли сопровождающий его преследовать? Осмелится ли он войти в бункер? Вот сейчас это станет ясно. Вот сейчас…
32
Падение и удар, ощутимый толчок, после которого у него перед глазами появилась роскошная, поблескивающая по контуру, словно вырезанная из цветной бумаги блондинка. Ослепительно улыбнувшись, она спросила:
— Звезды и полосы?
— Что? — переспросил Антон.
Причем у него в этот момент было четкое ощущение, что он лежит на мокрой земле в какой-то то ли нише, то ли пещере.
Так ли это? Да нет, конечно, не так. Он здесь, он с этой блондинкой, хотя бы потому, что находиться с ней гораздо приятнее, чем валяться в грязи.
— Я спросила, что ты предпочитаешь, звезды и полосы или просто черный занавес?
— Занавес? Мы разве в театре?
— Нет, иногда занавес бывает и не в театре. Иногда он всего лишь означает конец прежней жизни и начало новой. И могу тебя сразу предупредить, что эта новая жизнь не обязана быть хуже.
— Хуже?
— Ну да. Она может быть и лучше. Понимаешь?
Сказав это, блондинка повернулась в профиль, чтобы можно было полюбоваться линиями ее тела. Совершенными, надо сказать. Пышная грудь, тонкая талия, крутые бедра, стройные ноги.
Антон с сожалением подумал, что, будь он поэтом, мог запросто придумать целую кучу красивых, не затертых сравнений, а общаясь с девушкой, он нашел бы другие, романтичные слова.
Какие именно? Вот этого он не знал. Такому обхождению жизнь среди йеху-волков, а потом в портовых городах больших островов его не научила. Однако он слышал, что женщины такое любят. Становятся от романтичного обхождения податливее, сговорчивее.
— В чем она может быть лучше? — спросил Антон. — Как она выглядит, эта лучшая жизнь?
— Просто замечательно, — пропела красотка, — если ты, конечно, повернешь в нужном направлении. А ты ведь повернешь?
— Ну еще бы, — буркнул Антон. — Только этим всю жизнь и занимаюсь.
— В таком случае, все в порядке.
Блондинка крутанулась на одной ножке и прежде, чем исчезнуть, успела все-таки сказать, словно про себя:
— Значит, черный занавес его не привлекает. Хорошо, пусть будет театр. Это не трудно.
— Какой театр?! — крикнул Антон.
— Увидишь! — донеслось до него из разноцветного вихря, в который превратилась женщина, из красочного, на глазах исчезающего марева.
Что от него осталось?
Всего лишь тусклый, словно сотканный из выцветшей дерюжки фон, занимающий, казалось, все окружающее пространство. И… и точка, в самом его центре. Она стремительно росла, увеличивалась, казалось, даже со свистом, превращаясь в нечто, несущееся к нему на большой скорости, в нечто, стремительно приобретающее очертания. Похожее на…
На что же летящая к нему штука похожа?
Ответ на этот вопрос пришел и был настолько неожиданный, что Антон даже вздрогнул.
По прямой как стрела траектории к нему летел радиоактивный крокодил, белый, словно присыпанный мукой, раззевающий алую, будто раскрашенную акварелью пасть с острыми зубами, размахивающий украшенным гребнем хвостом.
Крокодил, встреча с которым может закончиться весьма и весьма скверно, особенно если этой встречи избежать нельзя. Хотя кто такое сказал?
Выбросив перед собой руки, Волчонок уперся в пространство, оказавшееся, похоже, простым экраном, и с силой от него оттолкнулся. Это ему, как ни странно, даже удалось. Причем, сдвинувшись таким образом всего лишь на ширину ладони, он теперь мог взглянуть на экран под другим ракурсом и увидеть некоторые изъяны в его материи. И это уничтожало исходящую от экрана угрозу, превращало ее в картинку, в мираж, делало смешной и несущественной.
Так ли это? Так ли опасен несущийся к нему крокодил, если он является лишь изображением на экране? Способен ли он спрыгнуть с полотна, может ли укусить?
И что там, по бокам этого экрана, с чем он граничит?
Антон попытался повернуть голову и не смог. Ощущение было такое, как будто голова зафиксирована, закреплена неподвижно.
Ну же!
Он дернул головой так, что где-то в области шейных позвонков на мгновение родилась и тут же, ослепив не хуже молнии, исчезла резкая, нестерпимая боль. Да толку-то? Ему не удалось выиграть ни сантиметра. Края экрана были по-прежнему недоступны.
Что делать дальше? Попытаться толкнуть его руками? Это, кажется, у него получалось.
Толкнуть руками.
Волчонок так и сделал. Собрав все силы, он снова толкнул экран, и результат на этот раз был более впечатляющим. Экран отъехал, по крайней мере, на полметра. При этом, если скосить глаза, стала видна его граница. Темная полоса, за которой начиналось нечто, пока еще трудноопределимое.
Беда была в том, что экран теперь был слишком далеко. Это мешало сделать полноценный толчок. Но все-таки… почему бы не попытаться?
Еще раз, вот так…
— Упорный, да?
Антон замер.
Несомненно, это был голос блондинки.
— Думаешь, это порок? — осторожно спросил он.
— Не хочешь, значит, сталкиваться с крокодилом?
Антон взглянул на зубастого хищника.
Тот был уже совсем рядом. Можно было рассмотреть его маленькие, холодные, почти безжизненные глаза. Можно было даже разглядеть в них свое отражение.
— Не очень, — признался Волчонок.
— Хорошо, пусть будет так. Пусть будет так.
