Я с удивлением взглянул на Пуаро, но его загадочная улыбка
мне абсолютно ничего не сказала.
Мы отправились осматривать раскопки вместе с сэром Гаем Уильярдом
и доктором Тоссвилом. Основные находки уже отослали в Каир, но кое-что из
содержимого гробницы было весьма интересным. Увлеченность молодого баронета
была совершенно очевидна. Но я заметил, что во всем его поведении сквозила
некая нервозность, как будто он не мог избавиться от ощущения нависшей над ним
беды.
Мы зашли в отведенную нам палатку, чтобы вымыть руки и
переодеться к ужину. Высокий человек в белых одеждах отступил, давая нам войти,
и пробормотал приветствие на арабском.
«Вы — Хасан, бывший слуга сэра Джона Уильярда?»
«Я служил сэру Джону, теперь служу его сыну.» Он сделал шаг
в нашу сторону и понизил голос: «Говорят, что вы очень мудрый и умеете
обращаться со злыми духами. Заставьте молодого хозяина уехать отсюда. Зло
наполнило воздух вокруг нас.» Резко повернувшись, он вышел, не ожидая ответа.
«Зло в воздухе, — пробормотал Пуаро. — Да, я это
чувствую.»
Наш ужин прошел в молчании. Мы уже собрались расходиться,
чтобы готовиться ко сну, как вдруг сэр Гай схватил за руку Пуаро и указал на
что-то впереди. Мрачная фигура молча двигалась между палатками. Но это был не
человек: я отчетливо разглядел голову собаки. Такую же фигуру я видел
нарисованной на стенах гробницы. Кровь буквально застыла у меня в жилах.
«Mon Deiu, — пробормотал Пуаро, истово крестясь. —
Это Анубис, шакалоголовый бог умерших душ».
«Кто-то разыгрывает нас,» — воскликнул доктор Тоссвил,
вскакивая на ноги.
«Он отправился в вашу палатку, Харпер,» — пробормотал
смертельно бледный сэр Гай.
«Нет, — возразил Пуаро, покачав головой. — В палатку
доктора Эймса.»
Доктор недоверчиво посмотрел на него и затем воскликнул,
повторяя слова доктора Тоссвила: «Кто-то разыгрывает нас! Идемте, мы его
поймаем.» Он устремился в погоню за таинственным призраком. Я последовал за
ним. Но, как ни искали, не нашли и следа ни одной живой души.
Мы вернулись обескураженные и обнаружили, что Пуаро, со
своей стороны, принял весьма энергичные меры для обеспечения персональной
безопасности. Он лихорадочно рисовал на песке вокруг палатки различные знаки и
диаграммы. Среди них я узнал пятиугольник, или Пентагон, который повторялся
много раз. Верный своей привычке, Пуаро в то же время читал импровизированную
лекцию о ведьмах и магии вообще, белой магии как альтернативе черной, ссылаясь
при этом на Ка и «Книгу мертвых».
Все это вызвало взрыв возмущения у доктора Тоссвила. Он
оттащил меня в сторону и сердито воскликнул: «Чепуха, сэр! Чистая белиберда.
Этот человек — самозванец и обманщик. Он не понимает разницы между
предрассудками средневековья и верованиями Древнего Египта. Я никогда раньше не
встречал такой невероятной смеси невежества и наивности.»
Я успокоил возмущенного эксперта и присоединился к Пуаро,
который ушел в палатку. Мой маленький друг сиял.
«Теперь мы можем спать спокойно, — радостно сообщил
он. — И я могу немного вздремнуть. У меня дикая головная боль. Неплохо бы
воспользоваться хорошим настоем из трав.»
Как будто в ответ на эту просьбу, полог палатки распахнулся
и внутрь вошел Хасан с дымящейся чашкой, которую он предложил Пуаро. Это был
настой ромашки, в действие которого мой друг безоговорочно верил. Мы
поблагодарили Хасана и отказались от второй чашки настоя для меня, после чего,
наконец, остались одни.
Я разделся и долго стоял у входа в палатку, вглядываясь в
пустыню. «Удивительное место. Удивительная работа. И сколько в ней очарования!
Жизнь в пустыне, постоянное проникновение в тайны ушедшей цивилизации. В самом
деле, Пуаро, не может быть, чтобы вы этого не почувствовали?»
Ответа не было. Я повернулся, слегка обеспокоенный. Мое
беспокойство тут же подтвердилось. Пуаро лежал на спине поперек койки, его лицо
содрогалось в жутких конвульсиях.
Рядом валялась пустая чашка. Я подскочил к нему, а затем
помчался через весь лагерь к палатке доктора Эймса.
«Доктор Эймс, — закричал я, — идемте скорее!»
«Что случилось?» — спросил появившийся в пижаме доктор Эймс.
«Мой друг… Он умирает… Это настой ромашки… Задержите Хасана
в лагере,» — задыхаясь, говорил я.
В мгновение ока доктор примчался к нашей палатке. Пуаро
лежал в том же положении, в каком я и оставил его.
«Невероятно! — воскликнул доктор Эймс. — Это
похоже на апоплексический удар. Хотя, вы сказали, Пуаро что-то пил?»
Он поднял пустую чашку.
«Я совсем ничего не пил», — произнес спокойный голос.
Мы повернулись в изумлении. Пуаро сидел на кровати и улыбался.
«Нет, — повторил он мягко, — я не пил этого. Пока
мой добрый друг Хастингс размышлял о прелестях пустыни, у меня была возможность
незаметно вылить этот настой. Но не в горло, а в маленькую бутылочку. И эта
маленькая бутылочка отправится на анализ к химику.»
Доктор сделал резкое движение.
«Нет, нет, доктор, вы ведь разумный человек и понимаете, что
насилие здесь не поможет. Пока Хастингс отсутствовал, у меня было достаточно
времени, чтобы спрятать бутылочку в надежное место. Ну-ка, быстро, Хастингс, держите
его!»
Я не понял опасений Пуаро. Готовый спасти моего друга, я
бросился к нему. Но резкое движение доктора имело другой смысл. Он быстро
поднес руку ко рту и в воздухе почувствовался запах горького миндаля. Доктор
вытянулся вперед и упал.
«Еще одна жертва, — мрачно произнес Пуаро. — Но
последняя. Возможно, это был лучший выход. На его счету три смерти».
«Доктор Эймс? — вскричал я, потрясенный. — А я-то
думал, что вы верите в действие потусторонних сил.»
«Вы просто неправильно поняли меня, Хастингс. Я говорил, что
верю в страшную власть суеверий.»
Кража в Гранд-отеле
— Пуаро, — сказал я, — вам бы не повредило
сменить обстановку.
— Вы полагаете?
— Я в этом совершенно уверен.
— Вот как? — улыбнулся мой друг. — У вас,
стало быть, уже все приготовлено?
— Так вы едете со мной?
— А куда вы собираетесь меня везти?
— В Брайтон. Один приятель подал мне эту прекрасную
идею. К тому же сейчас у меня достаточно средств, чтобы устроить, как это
принято выражаться — маленький праздник для души. Я думаю, выходные, проведенные
в отеле «Гранд Метрополитен» пойдут нам на пользу.
— Прекрасно! С благодарностью принимаю ваше
предложение. Очень тронут вашей заботой. В конце концов, доброе сердце значит
ничуть не меньше, чем незаурядный ум, а может быть, даже и больше. Время от
времени я, старый брюзга, забываю об этом.
