— Почему же вы все это не рассказали при аресте?
— В моем деликатном положении я вынужден был отрицать
какую-либо связь с этим человеком.
— А как же вы объясните события, которые произошли на
следующий день?
— Могу только предположить, что кто-то выдал себя за
меня.
Пуаро глядел на него и качал головой.
— Странно, — пробормотал он. — Все мы имеем
маленькие серые клеточки, но только очень немногие из нас умеют ими правильно
пользоваться. Прощайте, синьор Асканио. Я верю тому, что вы рассказали. В
основном я все так себе и представлял. Но мне нужны были подтверждения.
Проводив гостя и возвратившись обратно, Пуаро сел в кресло и
улыбнулся мне:
— А что думает по этому поводу капитан Гастингс, а?
— Ну, собственно, я считаю, что Асканио прав — кто-то
действовал под его именем.
— Когда же вы научитесь пользоваться тем, что вложил в
вас Всевышний? Вспомните, на что я обращал ваше внимание в тот вечер, когда мы
покидали апартаменты Фоскатини? На то, что не были задернуты оконные шторы. На
дворе середина июня. В восемь еще светло. Темнеть начинает в половине девятого.
Что вы можете сказать по этому поводу? Судя по тому, как напряженно работает
ваша мысль, в ближайшие дни вы сделаете правильное заключение. Но давайте
продолжим. Как я ранее отметил, кофе был очень крепким. Зубы Фоскатини были
поразительной белизны. Кофе окрашивает зубы. Отсюда мы делаем вывод, что
Фоскатини вообще в тот вечер кофе не пил. Но кофе наливали во все три чашки.
Почему кому-то нужно было представить дело именно таким образом, как будто
Фоскатини пил кофе, в то время как он его не пил? Я в полном недоумении покачал
головой.
— Давайте я вам помогу. Какие у нас есть свидетельства
того, что Асканио и его друг или те двое, которые себя за них выдавали, вообще
приходили в тот вечер к Фоскатини? Никто не видел, как они входили; никто не
видел, как они выходили. Об этом свидетельствует лишь один только человек и
множество неодушевленных предметов.
— О чем вы говорите?
— Я имею в виду ножи и вилки, тарелки и опорожненные
блюда. Нет, воистину это была неординарная идея! Грейвз — вор и негодяй, но у
него, безусловно, имеется голова на плечах и он умеет действовать методически!
Утром ему удается подслушать лишь часть разговора, но этого оказалось
достаточно, чтобы понять, что Асканио попадет в сложное положение и ему будет
очень трудно доказать свое алиби. На следующий день, примерно в восемь часов
вечера, он сообщает хозяину, что его якобы просят к телефону. Фоскатини садится
за стол, протягивает руку к телефонной трубке, и в это время Грейвз наносит ему
по голове удар мраморной статуэткой. Затем он бросается к внутреннему телефону
— обед на троих. Подъемником спускают обед, он накрывает стол, приводит
тарелки, ножи и вилки и прочее в такой вид, чтобы создалось впечатление, что
здесь обедали. Далее он должен был избавиться от еды… кстати, у него не только
хорошая голова, но еще и работоспособный, вместительный желудок! Однако после
трех съеденных бифштексов рисовое суфле даже ему одолеть уже невозможно! Чтобы
создать полную иллюзию, он даже выкуривает сигару и две сигареты. Затем
устанавливает стрелки часов на восемь часов сорок семь минут и бросает часы на
пол. Единственное, чего он не забыл сделать, — так это не задернул шторы.
А если бы званый обед состоялся в действительности, то шторы обязательно
задернули бы, как только начало смеркаться. Затем он торопится убраться, не
забыв как бы между прочим упомянуть лифтеру о гостях. Заходит в телефонную
будку в восемь сорок семь, звонит доктору, имитируя голос умирающего хозяина.
Его идея сработала настолько убедительно, что ни у кого даже не возникло
сомнения в том, что, звонили именно из квартиры графа.
— Исключение, как я полагаю, составил Эркюль
Пуаро? — спросил я не без сарказма.
— Не исключая даже Эркюля Пуаро, — с улыбкой
признался мой друг. — Это сомнение возникло у меня только сейчас. И я
решил на вас опробовать эту мою последнюю версию. У вас еще будет возможность
убедиться в том, что я прав. А инспектору Джеппу, которому я уже кое на что
намекнул, останется только арестовать самонадеянного слугу. Интересно, сколько
он уже успел истратить денег?
Пуаро оказался прав. Как всегда, черт возьми!
Загадочное завещание
Задача, поставленная перед нами мисс Вайолет Марш, внесла
приятное разнообразие в довольно-таки прискучившие нам повседневные труды.
Получив от означенной леди краткое и деловитое письмо с просьбой о встрече,
Пуаро написал ответ, предлагая ей зайти к нему наутро в одиннадцать часов.
Ровно в одиннадцать она и явилась, высокая, интересная
молодая женщина, одетая аккуратно, без претензий, этакая деловая и уверенная в
себе особа, которая намерена найти свою дорогу в жизни. Я не большой поклонник
так называемых эмансипированных женщин и, несмотря на все ее внешние
достоинства, не почувствовал к ней расположения.
— Мое дело несколько необычного свойства, мосье
Пуаро, — начала она, усаживаясь в предложенное кресло. — Лучше я
начну с самого начала и расскажу вам все по порядку.
— Как вам будет угодно, мадемуазель.
— Я сирота. Отец был младшим сыном скромного фермера из
Девоншира. Дела на ферме шли из рук вон плохо, и его старший брат, Эндрю,
эмигрировал в Австралию, где вскоре преуспел и, в результате удачных спекуляций
землей, превратился в очень богатого человека. Роджера (моего отца) сельская
жизнь не привлекала. Он сумел кое-чему подучиться и добился места клерка в
небольшой фирме. Моя мать была дочерью бедного художника, так что брак нельзя
назвать мезальянсом. Отец умер, когда мне было шесть лет… Мать пережила его на
восемь лет. Из родственников у меня остался только дядя Эндрю, вернувшийся к
тому времени из Австралии и купивший небольшое поместье под названием «Дикая
яблоня» в своем родном графстве. Он взял меня на воспитание и всегда обращался
со мной так, словно я была его собственной дочерью.
«Дикая яблоня» хоть и считалась поместьем, представляла собой
всего-навсего старый фермерский дом. Фермерство было у дяди в крови — он
неизменно интересовался всевозможными сельскохозяйственными новшествами и
экспериментами. При всей своей доброте он обладал несколько необычными, но при
этом прочно укоренившимися взглядами на женское образование. Природа щедро
наделила его умом, и, не имея — или почти не имея — образования, он был очень
невысокого мнения о «книжных премудростях». Особое раздражение у него вызывали
образованные женщины. Он был твердо убежден, что девочки должны учиться
хозяйничать в доме и на ферме, трудиться не покладая рук и, по возможности,
меньше тратить время на «всякие там книжки». Не могу описать, как разочарована
я была, когда выяснилось, что именно в таком духе он собирался воспитывать и меня.
Я взбунтовалась. У меня довольно цепкий ум и ни малейшей склонности к домашней
работе. Поскольку своенравие у нас в крови, даже искренняя привязанность друг к
другу не уберегла нас от длительных ожесточенных споров. К счастью, мне удалось
получить в школе стипендию, и, до известного момента, казалось, я смогу
настоять на своем. Кризис наступил, когда я решила пойти в Гертон.
[71]
У меня было немного своих денег, доставшихся от матери, и я твердо намеревалась
наилучшим способом распорядиться талантами, которыми меня наградил Господь.
Состоялся последний решительный разговор с дядей. Он говорил прямо. Он одинок,
у него никого, кроме меня, нет — мне-то он и собирался оставить все свое
состояние. А как я уже сказала, он был очень богат… Однако если я и дальше буду
упорствовать в своих «новомодных капризах», то могу быть уверена, что не получу
от него ни пенса. Я очень вежливо, но твердо ответила, что навсегда сохраню к
нему глубочайшую привязанность, но свою жизнь намерена устраивать
самостоятельно. На том мы и расстались.
