Она плыла на спине, с мокрыми распущенными волосами, как вдруг услышала насмешливый голос:
— Неужели русалка? Готов поклясться, это Элизабет Шеридан…
Она перевернулась, всплеснув воду и прикрыв рукой глаза, так как голос шел с веранды на солнечной стороне, увидела Дана Годфри, стоявшего на верхней ступеньке и с улыбкой наблюдавшего за ней.
— Купаетесь голышом? — небрежно спросил он, спускаясь по каменным ступенькам ближе к ней. — Здесь в каждой кабинке полон шкаф купальных костюмов… или вы предпочитаете плавать голой?
Ее тело белизной мерцало в голубой воде.
— Я просто предпочитаю плавать.
Он же, судя по всему, предпочитал верховую езду, потому что был одет в светло-бежевые брюки для верховой езды и рубашку чистого шелка, небрежно повязанный шелковый фуляровый платок виднелся в вороте рубашки.
— Вы не против, если я присоединюсь к вам? — спросил он, нащупывая пальцами пуговицы рубашки.
— Я уже наплавалась… — Она мощным кролем поплыла от него к своей одежде, лежавшей напротив лестницы с другой стороны бассейна. Опершись ладонями на облицованный изразцами бортик бассейна, она легким и сильным движением взметнулась из воды, на ходу подобрала одежду и скрылась в одной из кабинок, поразив Дана великолепием своей наготы: широкие плечи, крепкие груди, соблазнительный зад и ноги невероятной длины, мраморная кожа, чуть порозовевшая от усилий.
Натуральная блондинка, отметил он. И отлично плавает. Из тех сильных, неутомимых пловцов, которые, кажется, родились в воде. Безусловно, сильна физически, да и другие достоинства у нее, несомненно, есть. Но никак не хотела, чтобы он присоединился к ней. А это уже интересно.
— Вы найдете там щетки, расчески, фены — все, что надо, — крикнул он, направляясь к кабинке, где она переодевалась.
Она вышла, снова одетая в блузку и слаксы, вытирая полотенцем спутанную массу волос.
— Давайте, я помогу вам, — предложил он, протягивая руку к щетке, которую она держала, — они все спутались…
Но она уклонилась от его руки.
— Спасибо, я сама.
И ей не нравится, когда ее касаются, подумал Дан, отметив для памяти и этот факт. Скромна? Тут что-то кроется, Дан, дружище…
— Они скорее высохнут на солнце. Пойдемте на веранду, — предложил он.
Под полосатым тентом на каменных скамьях лежали подушки, стояли качели и шезлонги с натянутым на них ярким холстом. Широкая кирпичная стена, выходившая на взлетную полосу, была окаймлена гибискусом и олеандрами в горшках.
— Если вы не будете носить шляпу, ваши волосы скоро выгорят добела, — заметил Дан. — Здесь очень мощное солнце. Не давайте себя обмануть этим пассатам. Хотите выпить чего-нибудь холодного?
Он подошел к холодильнику и достал из него высокий кувшин с розоватой жидкостью.
— Наш знаменитый фруктовый пунш… апельсины, лимоны, ананасы, папайя… залиты ромом со специями… очень освежает. — Он налил ей полный бокал.
Она сделала большой глоток.
— М-м-м-м-м… восхитительно.
— Каждый день готовят новый. Все, что не выпито, отдают слугам… — Он увидел ее поднятые брови. — Вам надо привыкать к богатой жизни, — снисходительно посоветовал он. — Здесь все меняют каждый день, неважно, пользовались этим или нет: полотенца, щетки, расчески… даже воду в бассейне… морскую, кстати, как вы, очевидно, заметили. Вы не только привыкнете, вы будете этого ждать. — Он сидел, вытянув длинные ноги, на качелях. — Итак, чем вы собираетесь заниматься — кроме работы? Касс сказала мне, что вы просто рветесь работать.
— Буду кое-что делать, главным образом в саду. Я только что открываю для себя это.
— Вы отлично плаваете.
— Я люблю воду.
Он протянул руку и взял с полки бутылку с маслом для загара.
— Давайте я вас намажу, — предложил он, — причем как следует. У вас очень белая кожа.
Он говорил небрежно, но глаза пристально следили за ней. Он заметил, как чуть опустились уголки ее губ — отвращение? — как если бы он придал разговору нежелательное направление. Она взяла бутылку и отставила ее.
— Это очень хорошее масло. Оно не даст вам сгореть. Хотите, я натру вас?
— Нет, спасибо.
Да, именно это ей не нравится, она явно поморщилась. Никаких сомнений, она определенно не выносит, чтобы ее касались.
— Мне кажется, вам нравится здесь? — спросил он любезно.
— Вполне.
— А как насчет аборигенов?
— Неопасны.
Вот сука! Он осушил бокал, вновь наполнил его и ощутил, что ром согрелся.
Она откинулась на шезлонге.
— Вы не оставляете попыток, правда?
— Если с первого раза не удалось…
— Когда я жила в приюте Хенриетты Филдинг, у нас считалось, что в перечне добродетелей бережливость идет вслед за благочестием. Расточительность почиталась восьмым смертным грехом, а умение не впасть в нее — доблестью.
— Значит, вот это откуда у вас, — пробормотал он. — Но, в таком случае, разве мысль обо всех этих деньгах, которые будут потрачены, не гнетет вас?
— Но они и не будут потрачены зря, разве не так?
Они работают на дело — кроме ваших, конечно.
— Так вот что кроется в вас. Что же, я никогда не видел людей, выросших в приюте, который так резко отличается от дома… На что это похоже? — решил он поддеть Элизабет. Он говорил вежливо, сочувственным тоном и в то же время безжалостно возвращал ее к прошлому.
— Со времен Оливера Твиста многое изменилось.
Он не отступал.
— Должно быть, это было очень тяжело для вас.
Ведь ваша мать умерла, когда вы были совсем девочкой…
— Я не помню.
— Не помните матери?
— Совершенно.
Ничего себе, подумал он. Интересно, это правда или ей просто удобно так говорить?
— Но, разумеется, после ее смерти что-то осталось?
— Только я.
И это все, что тебе надо, подумал он. Он никогда не видел такой поглощенной собою женщины. Ее мир начинался и кончался ею. Ее не интересовал никто. Она полагается только на себя, вплоть до изготовления собственных платьев. Да, это вполне сочеталось с остальным. Она была личность. Взгляните на Марджери. На всех ее платьях ярлыки лучших дизайнеров. Уберите их, и она перестанет существовать. Марджери делает ее одежда. А эта сама делает себе одежду.
И одежда составляет ее органическую часть. Она знает себя и вполне счастлива этим. Возможно, вся эта история раздражает ее, кажется посягательством на ее личность. Взгляните, как она ведет себя. Совершенно равнодушно. Никаких проявлений чувств, только разум. Что, продолжал размышлять Дан, дает к ней некий ключ. Она ко всему подходит рационально. Очевидно, она многое видела в жизни, поэтому и не любит, чтобы ее касались. Не стала плавать с ним нагишом, не позволила расчесать ей волосы или намазать ее маслом для загара. Не дает воспользоваться его оружием. Женщины, которые не любят, чтобы к ним прикасались, как правило, боятся мужчин. А уж эта словно шестом отталкивается. Кажется, я нашел первый ключ к разгадке.
