Тогда и совесть не так будет мучить.
История должна получиться правдоподобной. В простую ложь все поверят. В простую ложь люди верят гораздо охотнее, чем в правду. Правда зачастую бывает запутанной, грубой, неприятной. Но разве я могу кого-то осуждать? Пускай верят в правдоподобную ложь.
Особенно если мне это на руку.
— Бетенни Томас.
— Погоди, кто это такая? — хмурится Сэм.
— Подружка убитого гангстера. С двумя большими пуделями. Бегунья в спортивном костюме. — Вспоминаю про тело Янссена в морозильнике (надеюсь, он бы порадовался). — Она заказала своего любовника, так что отчасти виновна.
— И откуда ты об этом узнал?
Я очень стараюсь быть честным, но не рассказывать же Сэму все. А если все не рассказывать, получается какая-то чушь.
— Она сама мне сказала. В парке.
— Ну да, — закатывает глаза сосед. — В доверительной дружеской беседе, то-то она от тебя припустила.
— Просто приняла за другого. — Голос у меня злобный и угрожающий, как у Филипа; жутко-то как, ведь я изо всех сил стараюсь не походить на брата.
— За кого? — и глазом не моргнув, интересуется Сэм.
Усилием воли заставляю себя успокоиться.
— За убийцу.
— Кассель, — стонет он. — Ладно, не волнуйся, вопросов больше не буду задавать. Знать ничего не хочу. Какой у тебя план?
Уф, слава богу. Усаживаюсь на кровать. Вряд ли я способен сейчас на очередное откровение, хотя Сэм и половины не знает.
В детстве мне случалось сидеть вместе с отцом в засаде — мы прятались возле дома, который он собирался ограбить, и наблюдали. Какое у обитателей расписание, когда они уходят на работу, когда возвращаются, в каких ресторанах ужинают, ложатся ли спать в одно и то же время. Если аккуратно все записать — ограбление пройдет легко и просто.
Очень хорошо помню, как мы подолгу сидели в машине и слушали радио. Окна нельзя было открывать, несмотря на духоту, только чуть-чуть. Из минералки выветривались пузырьки. Мне в конце концов приходилось писать в бутылку. Но было в таких засадах и кое-что хорошее: во-первых, папа разрешал выбрать в супермаркете любое лакомство; а во-вторых, учил меня играть в карты: покер, «выбери карту», слэп-джек, восьмерки.
У Сэма хорошо получается. Всю ночь с пятницы на субботу мы следим за квартирой Бетенни и играем в карты на сырные чипсы. Когда никого нет поблизости, консьерж, накачанный бугай, отлучается покурить. На наших глазах он прогоняет бродяжку, который клянчит у жильцов мелочь. Вечером Бетенни выходит на пробежку вместе с собаками, потом еще два раза их выгуливает и уходит куда-то на всю ночь. На рассвете консьерж сменяется, вместо него заступает какой-то тощий парень. Он съедает два пончика и успевает прочесть газету. Жильцы просыпаются и начинают выходить из дома. Утром в субботу мы сворачиваемся и уезжаем, Бетенни так и не вернулась.
Часов в одиннадцать высаживаю Сэма около дома и еду на нашу помойку, немного поспать. Просыпаюсь от телефонного звонка. Совсем забыл, что в прошлый раз снял трубку с зарядки и принес в комнату. Откапываю ее из-под одеяла.
— Алло?
— Могу я услышать Касселя Шарпа? — бодро и жизнерадостно интересуется мать.
— Мам, это я.
— Милый, не узнала тебя, — голос у нее по-настоящему счастливый, впервые за долгое время.
— Спал просто, — усаживаюсь на кровати. — Все в порядке? Ты где?
Я, как обычно, готов к самому худшему: у нее неприятности? Может, федералам надоело ждать и они ее повязали?
— В полном порядке. Зайчик, я по тебе скучала, — смеется мать. — Столько всего случилось. Я познакомилась с такими замечательными людьми.
Плечом прижимаю трубку к уху. Наверное, я должен устыдиться — ведь напрасно считал ее убийцей, но получается скорее наоборот: угрызения совести из-за отсутствия положенных угрызений совести.
— Давно видела Баррона?
Надеюсь, она не знает, что брат меня шантажирует. Знакомые звуки — щелкает зажигалка, мать затягивается.
— Недели две назад. Сказал, у него наклевывается большое дело. Но я хотела с тобой поговорить. Приходи повидаться, познакомлю тебя с губернатором. В воскресенье будет званый обед — тебе понравится. У женщин такие драгоценности, а столовое серебро самое настоя-я-я-щее, — она растягивает слог — словно собаку подзывает полакомиться костью.
— С губернатором Паттоном? Нет уж, спасибо. Я охотнее бы яду наелся, чем сел с ним за один стол.
Спускаюсь на кухню и выплескиваю из кофеварки старый кофе. Засыпаю зерна, наливаю воду. На часах три пополудни. Времени мало.
— Ну что ты, зайчик.
— Как ты можешь сидеть и слушать, как он распинается о второй поправке? Ладно, признаю, простачок из него отличный бы вышел. С удовольствием посмотрел бы, как его кто-нибудь обдурит. Но дело того не стоит. Мам, это очень опасно. Малейшая ошибка…
— Твоя мама не совершает ошибок. — Она опять затягивается. — Детка, я знаю, что делаю.
В кофеварке подогрелась вода, идет пар. Сажусь за кухонный стол. Стараюсь не вспоминать, какая мама была раньше — в моем детстве; как она сидела на этом самом месте, смеялась над шутками Филипа, трепала меня по затылку, готовила завтрак, а папа в это время учил Баррона показывать фокус с монеткой. Вспоминаю запах сигарильо и подгоревшего бекона. В глазах стоят слезы.
— Зато я больше не знаю, что делаю.
Я, наверное, спятил, раз такое ей говорю, но она ведь моя мать.
— Зайчик, что случилось? — От неподдельной тревоги в ее голосе сердце обливается кровью.
Не могу ничего рассказать. Просто не могу. Ни про Баррона, ни про федералов, ни про свои подозрения. И уж конечно, ни про Лилу. Закрываю лицо рукой.
— Проблемы в школе. Слишком много всего.
— Детка, — хрипло шепчет мать, — в мире полно людей, которые захотят тебя сломать. Им нужно, чтобы ты себя чувствовал ничтожеством, тогда они сами смогут ощутить себя всемогущими. Пусть думают, что хотят, но ты все равно должен получить свое. Слышишь, свое.
Какой-то мужской голос в трубке. А мама, интересно, сейчас вообще обо мне говорила?
— У тебя там кто-то есть?
— Да, — воркует она. — Приезжай в воскресенье. Давай, я тебе адрес продиктую?
Притворяюсь, что записываю адрес ресторана, где пройдет этот дурацкий прием, а сам в это время наливаю себе кофе.
ГЛАВА 15
Когда спишь днем, всегда потом странно себя чувствуешь — будто выпал из обычного течения времени. За окном почему-то ярко светит солнце, тело словно чужое.
Заезжаю в магазин — купить кофе и кое-какую бутафорию, потом еду к Данике. Лужайка зеленая, кусты аккуратно подстрижены, дверь недавно покрасили — прямо не дом, а картинка. Открывает Крис:
