Я поднял брови.
– Любопытство не входит в число моих пороков, – заметил я
холодно. – Я могу неплохо прожить и не пытаясь узнать, что делают или думают
мои соседи.
– Вздор, Джеймс, – сказала моя сестра. – Тебе так же хочется
узнать это, как и мне. Только ты не так честен, как я, тебе всегда необходимо
притворяться.
– Ну, знаешь, Каролина! – сказал я и ушел к себе в приемную.
Десять минут спустя Каролина постучалась и вошла: она
держала в руках какую-то банку.
– Не мог бы ты, Джеймс, – сказала она, – отнести эту баночку
желе из мушмулы
[32]
мсье Пуаро? Я ему обещала. Такого он никогда не пробовал.
– А почему ты не пошлешь Энни? – спросил я холодно.
– Она мне нужна. – Каролина посмотрела на меня, я – на нее.
– Хорошо, – сказал я, вставая. – Но я просто оставлю эту
дрянь у дверей, понятно?
Моя сестра удивленно подняла брови.
– Конечно, – сказала она. – А разве кто-нибудь просит тебя о
чем-либо другом?
Победа осталась за Каролиной.
– Но если ты все же увидишь мсье Пуаро, – сказала она, когда
я выходил, – может, заодно сообщишь ему о сапогах?
Это был очень меткий выстрел. Мне страшно хотелось разрешить
загадку сапог. Когда старушка в бретонском чепце открыла мне дверь, я
неожиданно для себя спросил, дома ли мсье Пуаро.
Пуаро с явным удовольствием поспешил мне навстречу.
– Садитесь, мой добрый друг, – сказал он. – Большое кресло?
Может быть, вот это – маленькое! Не слишком ли жарко в комнате?
Жарко было невыносимо, но я воздержался от какого-либо
замечания. Окна были закрыты, камин пылал.
– Англичане помешаны на свежем воздухе, – объявил Пуаро. –
Свежий воздух неплох на улице, где ему и надлежит быть. Но зачем впускать его в
дом? Впрочем, оставим эти пустяки. У вас что-то ко мне есть, да?
– Две вещи, – сказал я. – Во-первых – это от моей сестры. –
Я передал ему баночку с желе.
– Как любезно со стороны мадемуазель Каролины! Она помнит
свое обещание. А второе?
– Некоторые сведения. – И я рассказал ему о моем разговоре с
миссис Экройд.
Он слушал с интересом, но без особого энтузиазма.
– Это расчищает путь, – сказал он, – и подтверждает
показания экономки. Та, если вы помните, сказала, что крышка витрины была
открыта, и, проходя мимо, она закрыла ее.
– А ее утверждение, что она пошла в гостиную, чтобы
поглядеть, в порядке ли цветы?
– О, мы ведь к этому никогда серьезно не относились, мой
друг. Это был явный предлог, придуманный второпях, чтобы объяснить ее
присутствие там, хотя вряд ли бы оно удивило вас. Я считал возможным объяснить
ее волнение тем, что она открывала витрину, но теперь придется искать ему
другое объяснение.
– Да, – сказал я. – С кем она встречалась и почему?
– Вы полагаете, она выходила, чтобы встретиться с
кем-нибудь?
– Да.
– Я тоже, – кивнул Пуаро задумчиво.
– Между прочим, – помолчав, сказал я, – моя сестра просила
передать вам, что сапоги Ральфа Пейтена были черными, а не коричневыми.
Говоря это, я внимательно наблюдал за ним и заметил, как мне
показалось, промелькнувшую в его глазах досаду. Но впечатление это было
мимолетным.
– Она абсолютно уверена, что они не коричневые?
– Абсолютно.
– Так, – сказал Пуаро и вздохнул. – Очень жаль. – Он казался
обескураженным, но ничего не объяснил и переменил тему разговора: – Эта
экономка, мисс Рассел, она приходила к вам в пятницу утром. Не будет ли
нескромностью спросить, о чем вы говорили, исключая, конечно, сугубо
медицинские вопросы?
– Конечно, нет, – сказал я. – Когда профессиональная часть
разговора была закончена, мы несколько минут потолковали о ядах, о том,
насколько трудно или легко их обнаружить, и еще о наркомании и наркоманах.
– И конкретно о кокаине?
– Откуда вы знаете? – спросил я с некоторым удивлением.
Вместо ответа он достал из папки с газетами «Дейли бюджет»
от пятницы 16 сентября и показал мне статью о тайной торговле кокаином. Это
была очень мрачная статья, бьющая на эффект.
– Вот что заставило ее думать о кокаине, мой друг, – сказал
он.
Я намеревался расспросить его дальше, потому что мне не все
было ясно, но в этот момент доложили о Джеффри Реймонде. Он вошел, как всегда
оживленный и любезный, и поздоровался с нами.
– Как поживаете, доктор? Мсье Пуаро, я уже заходил к вам, но
не застал.
Я несколько неуверенно поднялся и спросил, не помешает ли
мое присутствие их беседе.
– Только не мне, доктор, – сказал Реймонд, садясь по
приглашению Пуаро. – Дело в том, что я пришел признаваться.
– En vérité?
[33]
– спросил Пуаро, вежливо
проявляя интерес.
– Конечно, это пустяки, но дело в том, что со вчерашнего дня
меня мучит совесть. Вы, мсье Пуаро, обвинили нас в том, что мы что-то скрываем,
и, каюсь, я действительно кое-что утаивал.
– Что же именно, мсье Реймонд?
– Да как я уже сказал, пустяки, в сущности: я запутался в
долгах, и это наследство оказалось весьма своевременным. Пятьсот фунтов
полностью выводят меня из затруднений, и даже еще кое-что остается. – Он
сообщил это нам с виноватой улыбкой и той милой откровенностью, в которой
таился секрет его обаяния. – Понимаете, как это получилось. Трудно признаваться
полиции, что тебе отчаянно нужны деньги. Бог знает, что они вообразят! Но я вел
себя как болван: ведь с без четверти десять я был с Блентом в бильярдной, так
что у меня железное алиби и бояться мне нечего. Но после вашего обвинения меня
все время мучила совесть, и я решил облегчить душу. – Он встал и, улыбаясь,
посмотрел на нас.
– Вы очень мудрый молодой человек, – сказал одобрительно
Пуаро. – Когда от меня что-нибудь скрывают, я начинаю думать, что это что-то
скверное. Вы поступили правильно.
– Я рад, что очищен от подозрений, – рассмеялся Реймонд. –
Ну что ж, пойду.
