С помощью Джеппа и его людей мы как следует обыскали подземные
апартаменты. Я лелеял серьезную надежду на то, что мы найдем какие-нибудь
важные документы. Например, список особо важных агентов Большой Четверки или
шифрованную записку о планах банды – но ничего подобного мы не нашли.
Единственной бумагой, отыскавшейся под землей, был тот самый листок, с которым
сверялся китаец, диктуя мне письмо к Пуаро. Там были записаны все подробности
нашей жизни, даны определения характеров и слабостей, благодаря которым на нас
можно воздействовать.
Пуаро совершенно по-детски обрадовался находке. Лично я
вообще не видел в ней смысла, тем более что составлявший записку человек грубо
ошибся в некоторых из своих оценок. Я указал на это моему другу, когда мы
вернулись домой.
– Мой дорогой Пуаро, – сказал я, – теперь вы знаете, что
враг думает о нас. В целом он явно преувеличивает силу вашего ума и до
нелепости недооценивает мои мыслительные способности, но я совершенно не
понимаю, какую мы можем извлечь пользу из этого.
Пуаро противно хихикнул.
– Вы не понимаете, Гастингс, да? Но ведь мы теперь можем
подготовиться к новым атакам – мы можем вычислить их методы, зная их ошибки!
Например, друг мой, мы будем помнить, что вам следует всегда хорошенько
подумать, прежде чем начинать действовать. И если вы снова встретите рыжеволосую
молодую леди, находящуюся в беде, вы должны посмотреть на нее… как это
по-английски… с подозрением, так?
Ну да, в записке высказывалось некое совершенно абсурдное
упоминание о моей предполагаемой импульсивности, а также говорилось, что я в
особенности чувствителен к чарам молодых леди с названным цветом волос. Я
воспринял высказывание Пуаро на эту тему как дурной тон, однако, к счастью, мне
было чем отразить удар.
– А как насчет вас самого? – возразил я. – Вы не собираетесь
излечиться от вашего «чрезмерного тщеславия»? От вашей «мелочной аккуратности»?
Я цитировал записку и увидел, что мой друг не находит ничего
приятного в этих определениях.
– Но, Гастингс, можно не сомневаться – кое в чем они сами
себя обманули! Со временем они убедятся в этом. Мы же кое-чему научились, а
знать – это значит быть готовым.
Эта фраза стала в последнее время чем-то вроде девиза Пуаро;
он повторял ее так часто, что меня уже тошнило от этих слов.
– Мы кое-что знаем, Гастингс, – продолжал он. – Да, мы
кое-что знаем… и это к лучшему… но мы знаем недостаточно. Мы должны узнать
больше.
– Каким образом?
Пуаро поудобнее устроился в кресле, поправил коробок спичек,
который я небрежно бросил на стол, и замер в позе, которая была мне слишком
хорошо знакома. Я понял, что он намерен высказаться.
– Видите ли, Гастингс, мы выступили против четверых врагов;
таким образом, мы вступили в схватку с четырьмя совершенно разными личностями.
С Номером Первым мы ни разу не вступали в непосредственный контакт – до
настоящего момента мы видели только его идеи… и, между прочим, Гастингс, скажу
вам, что я начинаю отлично понимать ход его мысли… да, это мысль тонкая и
типично восточная, и каждый заговор, каждая авантюра, виденная нами, задумана
именно Ли Чанг Йеном. Номер Второй и Номер Третий настолько сильны, занимают
настолько высокое положение, что в настоящее время недоступны для нас. Тем не
менее то, что ставит их вне возможности для нашего нападения, с другой стороны,
ставит и нас в безопасную позицию. Они слишком на виду, им приходится
обдумывать каждый свой шаг. И таким образом мы приходим к последнему члену
банды – то есть возвращаемся к человеку, известному нам под именем Номера
Четвертого.
Голос Пуаро слегка изменился, как всегда, когда он говорил
об этой специфической фигуре.
– Номер Второй и Номер Третий могут преуспеть, не сворачивая
с собственного пути, пользуясь своей славой и твердым положением. Номер
Четвертый преуспевает по прямо противоположным причинам – он преуспевает,
шествуя путем тьмы. Кто он таков? Никто не знает. Как он выглядит? Тоже никому
не известно. Сколько раз мы его видели, вы и я? Пять раз, не так ли? Но разве
кто-то из нас может с уверенностью заявить, что узнает его при новой встрече?
Я был вынужден отрицательно покачать головой, подумав о пяти
совершенно разных людях, которые, невероятно представить, были одним и тем же
человеком. Крепкий санитар из сумасшедшего дома, человек в плотно застегнутом
пальто в Париже, лакей Джеймс, тихий молодой врач в деле о Желтом Жасмине и,
наконец, русский профессор. Все эти люди ничуть не походили один на другого.
– Нет, – безнадежно сказал я, – нам не от чего оттолкнуться.
Пуаро улыбнулся.
– Прошу вас, не стоит предаваться такому отчаянию. Кое-что о
нем нам все-таки известно.
– И что же? – скептически поинтересовался я.
– Мы знаем, что это человек среднего роста и с волосами и
кожей не слишком темными и не слишком светлыми. Если бы он был высоким или
слишком смуглым, он никогда не смог бы преобразиться в бледного коренастого
врача. Конечно, это детская задачка – прибавить к росту дюйм-другой, как в
случае с Джеймсом или профессором. И точно так же он должен иметь короткий
прямой нос. Увеличить нос посредством искусного грима с накладкой нетрудно, но
большой нос не скроешь при моментальном преображении. И по той же причине он
должен быть довольно молодым человеком, наверняка не старше тридцати пяти.
Видите, мы уже имеем немало. Мужчина в возрасте от тридцати до тридцати пяти,
среднего роста и сложения, владеющий техникой изменения внешности и с
недостающими зубами или вовсе без собственных зубов.
– Что?!
– Это очевидно, Гастингс. Когда он был санитаром, его зубы
были сломанными и потемневшими, в Париже они стали ровными и белыми, зубы
доктора слегка выступали вперед, а у Саваронова были необычайно длинные клыки.
А ведь ничто не меняет внешность так сильно, как зубы. Вы понимаете, к чему это
нас приводит?
– Не совсем, – осторожно ответил я.
– О таких говорят, что их профессию легко определить по
лицу.
– Он преступник! – воскликнул я.
– Он знаток искусства перемены внешности.
– Это одно и то же.
– Довольно опрометчивое заключение, Гастингс, и вас едва ли
одобрили бы в театральных кругах. Разве вы до сих пор не поняли, что этот
человек – актер или когда-то был актером?
– Актер?
– Ну разумеется! И его искусство всегда при нем. Теперь
рассмотрим тот факт, что существует два типа актеров. Одни полностью
погружаются в роль, а другие подстраивают роль под свою индивидуальность.
Именно из второго типа актеров обычно получаются директора. Они лепят роль под
себя. А актеры первого типа скорее согласятся играть мистера Ллойд Джорджа в
разных мюзик-холлах или бородачей на заднем плане в театрах с постоянной
труппой. И именно среди таких актеров мы должны искать наш Номер Четвертый. Он
величайший артист, и он полностью преображается в каждой из ролей.
