За право стоять на часах у него возник небольшой спор с тремя кавалерами довольно могучего телосложения и хищной наружности, которые уже готовы были обнажить шпага, но Завидчая милостиво разрешила Вите исполнять эту почетную обязанность на том основании, что «милый молодой человек заслужил такую честь преданной службой своему сеньору».
— А вы, господа, можете встать у противоположной двери и охранять наш покой.
«Что вы делаете, госпожа?! Взгляните на их рожи! Разве можно что-либо доверить охранять таким негодяям?» — хотел воскликнуть юный аристократ-бомж, однако сдержал себя.
Недобежкин на прощание поцеловал друга в лоб и, сняв с себя цепь с орденом Подвязки, надел на Шелковникова.
— Прощай, мон шер, — Аркадий Михайлович как-то незаметно для себя вошел в роль сиятельного вельможи и совершенно сжился с нею. — Ты настоящий друг, я не забуду твоей преданности. Что это у тебя? Я и не знал, что у тебя горб. — Аспирант наткнулся на венец за пазухой у верного оруженосца. — Впрочем, это неважно. — Шелковников подобострастно сверкнул золотой улыбкой и сделал французский поклон.
Дверь за новобрачными затворилась, и Шелковников попытался лихо выхватить свою скьявону, чтобы начать исполнять обязанности часового, но это удалось ему только после того, как он наклонил эфес к наборному паркету и ногой выдвинул шпагу из ножен. Зажав под мышкой сверкающий в полутьме клинок, он припал к замочной скважине — конечно же, не для того, чтобы наблюдать за возлюбленными, а для того, чтобы держать под контролем противоположную дверь, которую Завидчая доверила трем проходимцам, не вызывавшим у Шелковникова ни малейшего доверия.
Недобежкин наконец-то оказался рядом с любимой женщиной, наедине с женщиной, шепчущей ему жаркие слова, с великолепной женщиной, с женщиной, вобравшей в себя все женское и женственное, и это после того, как он не был наедине ни с одной из представительниц противоположного пола месяца два или даже два с половиной.
Элеонора Завидчая, не слишком огорчившись, что не удался ее план с людоедом, решила, по примеру Клеопатры, провести с Недобежкиным брачную ночь, ведь в каком-то смысле он хоть немного, но все-таки был ее мужем и имел право насладиться близостью с ней, прежде чем в самый сладостный момент быть разорванным когтями ее серебряного орла. Как только они вошли в спальню, юная колдунья сразу же бросила взгляд наверх, проверяя, сидит ли над пологом кровати крылатый убийца, и, убедившись, что он на месте, подмигнула ему, на что тот, слегка встрепенувшись крыльями, страшно завертел налитыми кровью глазами, показывая Хозяйке, что готов разорвать когтистой лапой грудь ее любовника.
При свечах, отбрасывающих таинственные тени, Недобежкин стал раздевать Элеонору, любуясь ее роскошным телом. Огромные, но необыкновенно гармоничные груди с пиками острых сосков казались выточенными из слоновой кости и настолько крепкими, что едва продавливались под пальцами, такими же крепкими были ягодицы и плечи. Он попробовал подхватить танцорку на руки и только ахнул, даже не сдвинув ее с места. В этом теле, которое так легко крутил и поднимал на руке Артур, по ощущению Недобежкина было никак не менее полутонны веса, словно оно было сделано не из плоти и крови, а отлито из драгоценного металла.
Элеонора очень возбуждающе рассмеялась над неудачной попыткой аспиранта, кокетливо повернулась к нему спиной и рукой подняла кверху водопад тяжелых золотых волос, чтобы, как на картине, стали видны ее шея и торс, томно потянулась и царственной походкой греческой богини, решившей соблазнить простого смертного, пошла к постели. На полпути оглянулась, маняще взглянула на аспиранта, привстала на цыпочки и, виляя бедрами, прыгнула на облако белоснежных простыней. Обезумевший от страсти Недобежкин, даже не успев сорвать с себя батистового белья, бросился за своей супругой в постель и жарко овладел ею.
Все это происходило на глазах у Вари Повалихиной, которая стояла на мраморном постаменте в углу спальни герцогини Курляндской, изображая статую Артемиды. Она ни разу не шелохнулась, хоть ей и хотелось пронзить обоих любовников золотыми стрелами из лука, который ей вручила Агафья. Девушка имела поистине людоедский характер и нечеловеческую силу воли, она даже не смахнула слезы, которые бежали из ее мраморных глаз по мраморным щекам.
— Милочка, если ты прыгнула в ступу, то не должна быть слишком сентиментальной. С меня живой сдерут кожу за то, что я согласилась тебе помочь. Смотри, как бы от любви к своему дружку ты не перешла к ненависти.
— Никогда! — пылко поклялась Варя своей старшей не то подруге, не то бабушке.
— Тогда запомни, отступать тебе некуда, сама так хотела. Вот лук и стрелы. Когда орел бросится на него, стреляй. Из этого лука не промахнешься. А пока, что бы ни увидела, не шевелись, иначе навсегда останешься статуей! Как Петьков, — Агафья преотвратительно рассмеялась.
Когда находящийся на вершине счастья аспирант отстранил безмятежно отдыхающую у него на плече Элеонору и, привстав ка локте, влюбленно заглянул ей в глаза, коварная женщина решила, что ее любовник получил причитающуюся ему долю высшего блаженства, на которую может рассчитывать человек в этом мире, и три раза щелкнула пальцами. Орел, сидящий над пологом кровати герцогини Курляндской, услышав условный знак, встрепенулся, расправил крылья и, выставив вперед хищные стальные когти, бросился вниз, целясь клювом в грудь Недобежкина. Но тут Варя Повалихина, превратившись из мраморной Артемиды в живую девушку, спустила тетиву лука и золотой стрелой пронзила серебряного орла.
Дверь в спальню с шумом распахнулась и какой-то смелый человек с длиннющей шпагой в руке кинулся на умирающего, но все еще страшного орла. Этим смелым человеком оказался Шелковников, который по зову сердца, а вовсе не потому, что подсматривал в замочную скважину, вбежал в спальню и до-бил ужасную птицу, пригвоздив ее своей скьявоной к паркету.
— Ах вы мои наглецы! Ну, Агафья, так-то ты выполнила волю своей госпожи! — воскликнула Элеонора, вскакивая на постели во весь рост и наблюдая гибель крылатого хищника. — Хорошо же! Настало время сорвать маски!
— Ты станешь отвратительным карликом! — она ткнула указательным пальцем в сторону аристократ-бомжа, как бы прокалывая его душу наманикюренным ногтем.
— Ты, неблагодарная дочь, съевшая собственного отца, превратишься в зеленую болотную жабу, пожирающую собственную икру, — она обратила свой пылающий ненавистью взгляд на девушку, стоящую перед ней в наряде греческой богини-охотницы с луком в руках.
— А тебя, наглый соблазнитель, тебя я обращу в драгоценный перстень и буду носить на указательном пальце! — Элеонора слегка смягчилась, глядя на удивленного ее яростью аспиранта, не понимающего, откуда взялась тут Варя Повалихина и почему Шелковников добивает огромного, блещущего серебряными перьями орла. — За то, что ты убил моего отца, я могла бы обратить тебя в муху, в гадюку, в гнусного осла. Признавайся! Ведь ты убил моего отца? Ты убил его, чтобы присвоить его драгоценности, мои драгоценности? — Завидчая, как прокурор на судебном процессе, задавала вопросы обвиняемому и сама же на них отвечала. — Ты убил его, чтобы завладеть его волшебным кольцом — моим волшебным кольцом. Ты убил его, чтобы забрать себе сумку с волшебными инструментами его царской власти, моими инструментами царской власти. Эго все мое, потому что я его единственная дочь и наследница, а ты похитил у меня атрибуты моей власти. Ты негодяй! Ты убийца и вор! Но вот оно, волшебное кольцо, у меня, и сейчас я превращу вас в то, что вы заслужили. Тебя — в карлика.
