– Да, работаю, – слишком глухо и тускло прозвучал его голос.
Олег был разочарован, он ждал любовных признаний, жарких слов, пылких объяснений, но их не последовало. Лена терпеливо ждала, когда он отключит телефон. Но Олег не спешил отключаться, он привык проигрывать, но как никогда жаждал выигрыша. А ей нельзя было отключать телефон первой. Тогда он подумает, что она – истеричная особа, а Лена далека от сумасбродства. Истомина ждала, когда закончится пытка, ждала долго, почти миллион лет. И он не выдержал, заговорил.
– Ленок, давай увидимся, как раньше, как будто ничего между нами не было, а? – В голосе Олега звучала заунывность, раньше Лена не замечала у него подобного тона.
– Давай-давай, – сказала она, покусывая губы.
– В нашем парке, – он наконец выговорился, выдохнул все, что хотел сказать.
И наступила тишина. В душах поселился мрак и отчаяние. Оба хотели и боялись этой встречи. Истомина молча смотрела на сотовый, словно не понимала, что держит в руке. Прошел год с той злополучной минуты. А кажется, что минула целая вечность. Лена уже стала другой, она ощущала в себе незнакомую женщину. И ей очень хотелось подружиться с этой незнакомкой, чтобы стать с ней одним существом, цельным и неразделимым.
– В нашем парке, – тихонько прошептала она в пустую трубку. Она говорила сама с собой, мысленно, разделяя слова на слоги. Лена уже знала, как поступит, что скажет, как будет выглядеть. И в этом заключалась ее внутренняя сила.
Олег ждал Лену в начале аллеи. Было что-то сиротливое в его долговязой фигуре. Он стоял, прислонившись к спинке скамейки. Повсюду голуби, воркующие, клюющие какой-то корм, они с шумом взлетали наверх, затем вновь реяли вниз, казалось, парк наводнен фантастическими птицами, будто все люди в городе внезапно исчезли и, повинуясь неведомой воле, превратились в пернатых чудовищ. И теперь они спешат скорее насытиться и познакомиться друг с другом поближе. Ведь раньше все времени не было. Лена, вспугнув пронырливых голубей, подобрала какую-то газету, расправила и присела на краешек скамейки, тревожась, как бы не испачкаться. Она хотела посмотреть в глаза бывшему жениху. И посмотрела, преодолев страх. Олег не выдержал пристального взгляда, отвернулся. Лена вздохнула. Ничего в этих глазах не было, ни любви, ни сострадания. В них проскальзывала нестерпимая жалость к себе, да еще, пожалуй, непонимание ситуации. Олег хотел добиться ответа от Лены, ждал избавления, но она не знала, чем ему помочь. Если бы знала – помогла, посоветовала, как избавиться от наваждения. Олег испытывал муки настоящего преступника, так мучается убийца, совершивший тайное преступление. Он знает, что никто и никогда не дознается о содеянном зле, ни одно живое существо не сможет вычислить и раскрыть убийство. И это знание делает его жизнь нестерпимой и мучительной. Преступник ищет выхода, мечется, не спит, не ест, не работает, он даже не может думать. Единственное, на что его хватает, – без устали бродить по улицам и вглядываться в глаза прохожих, предлагая им себя в качестве жертвы, но они равнодушно отворачиваются, у них и своих проблем достаточно. И тогда он спешит исповедаться, но ему не верят, муки становятся все более невыносимыми, и, наконец, убийца сам доносит на себя.
Лена не умела прощать, она еще не научилась этому, но в ней не было злорадства по отношению к Олегу. Она видела его мучения. Он страдал и не скрывал своих мук от нее. Но Лена не радовалась чужому горю. Она знала цену страданию, ведь сама прошла сквозь нечеловеческие испытания.
– Лена, я виноват перед тобой, не знаю, что тогда на меня нашло, – забормотал Олег, борясь с волнением. Он говорил в сторону, трудно было разобрать слова, голубиный клекот заглушал звуки, но Лена все слышала. Реальная картина жизни вставала перед ее глазами. Все было так, как он хотел выразить. Он виноват. Он не знает, что на него нашло. Он проигрался. Хотел объясниться. Удар был случайным. Он не поднимал на нее руку. Так вышло. И нет других объяснений. И можно было бы списать случившееся на взрыв эмоций, на несдержанные и расшатанные нервы. Но впереди расстилалась жизнь. И она уже не представлялась Лене широкой трассой без выемок и окаемов. Долгая дорога терялась в очертаниях, уже в нескольких шагах стелился облаками густой туман, и лишь от одной Лены зависело, каким станет далекий путь в неизвестность. На этой дороге Олег был лишним. Он стал препятствием. Внутри нее пылало солнце, два солнца, миллион солнц, они пробирались наружу, напрочь обрушивая все представления Истоминой о снисходительном отношении к реальной действительности. Еще одно мгновение, секундная доля молчания, небольшая пауза, и все рухнет. Дорога в будущее превратится в трясину. Она засосет Истомину в себя, заставив подчиниться инстинкту. Лена потрогала ладони, горячие, сухие, будто обожженные.
– Олег, то, что случилось, уже случилось, не вспоминай, – сказала Лена, чтобы нарушить молчание. В словах не было смысла. Она не думала так, как говорила. Истоминой нужно было заглушить тишину звуками, чтобы зазвучать вместе с голубями, слиться с птичьим воркованьем в унисон.
– Прости меня, Ленок, – сказал Олег, взволнованный и очумевший от счастья. Пустые слова пробудили в нем отголоски бывшей любви. Он повернулся к Лене, схватил ее за руки, притянул к себе. И отпустил, брезгливо морщась. Руки Истоминой оставались ледяными, будто из Лены навсегда ушла жизнь. Не так встречают девушки любимых женихов, не так. Внутри влюбленной должно все пылать и гореть, плавиться от страсти, а эта – как замороженная рыба. Олег в страхе попятился от Истоминой.
– Бог простит, – резонно заметила Лена.
Истомина гордилась собой, вместо слезных причитаний, обвинений, упреков, обид она высказывала свои и не свои мысли. Эти замечания принадлежали другой Истоминой, не ей, не Лене, та, другая, появилась на свет год назад. И это она резонировала, равнодушно доминируя над своей страстью ледяным сердцем. Олег испугался. Он пристально смотрел на Лену, пытаясь разглядеть настоящее лицо под маской. Истомина снисходительно усмехнулась. Новая маска плотно обтянула ее лицо, налипла на кожу – не содрать. Ржавым гвоздем не проткнуть душу. Раны затянулись. Новая кожа – плотная, надежная, как дубовый нарост. Люди, как деревья. С каждой обидой в душе нарастают кольца, по ним можно сосчитать, сколько обид причинили, сколько горя вынесла хрупкая ткань, невидимая и неосязаемая. Самой ткани нет, ее не увидишь невооруженным взглядом, а кольца есть, они заметны даже окружающим.
– Ты прости, Ленок, прости и возьми меня к себе, без тебя я пропаду, окончательно пропаду, – быстро произнес Олег.
И его обдало жаром чужой души, ведь с этой минуты Лена ему больше не принадлежала. В течение года Олег уверял самого себя, что все еще можно исправить, уладить, заклеить. Он считал Лену своей, кровной, думал, что имеет на нее права. И вот все ушло. Былая уверенность тихо сменилась тоскливым унынием.
– Не пропадешь, Олег, куда ты денешься, – сказала Лена, невольно повторив его слова годичной давности. Истомина сделала это не нарочно. Слова прозвучали в один лад с голубиным клекотом. Сказала и сказала, ничего особенного.
– Да ты пойми меня, Ленок, я же не хотел ничего дурного, так вышло. Я проигрался, остался без гроша, потом эта авария, суд, потерпевшая, кредит на пятнадцать лет – впереди полная безысходность. И ты – юная, только что из университета. Ну что мы бы с тобой стали делать в этой жизни? Поспешили со свадьбой, Ленок, мы слишком рано встретились, – возбужденно заговорил Олег, пытаясь доказать свою правоту. – А за год я много сделал, много работал, думал, старался устроить свои дела. Я больше не играю. Бросил. И суд прошел, меня полностью оправдали. Потерпевшая отказалась от иска. Я почти успокоился. Проценты по кредиту выплачиваю. И ты уже на ноги встала. Все у нас будет в порядке. Мы с тобой еще заработаем хорошую жизнь, обязательно заработаем, Ленок! Вот увидишь.
