– Говорить будет Георгий Михайлович, – я ощерила зубы из-за его спины, дескать, кушайте, девушка-троглодит, Георгия Михайловича с потрохами, а я на вас посмотрю.
Саакян принялся очаровывать девицу со свежевспаханным лицом, он сеял и рыхлил, рыхлил и сеял. Но семена, видимо, падали в болотистую почву. Всходы не взошли, озимые погибли. Девица побурела от злости и громко расхохоталась каким-то сардоническим смехом, шедшим изнутри ее плотного тела: «Вы бы сначала документы как следует подготовили, прежде чем в центр регистрации являться. Тоже мне, сладкая парочка!» В Гоше неожиданно проснулся юрист. Саакян вспыхнул, загорелся, но тут же погасил внутренний пожар.
– Документы? А в чем неисправность? Все по инструкции, – Гоша вытащил макет, предъявил его девушке. Но девушка крепко сидела на своем месте. Ее профессиональную плотность не прошибешь юридическими макетами. Это я разглядела своим не очень наметанным и не слишком юридическим глазом. Но Саакян упорствовал, в первый раз он столкнулся с официальной организацией из-за собственнических интересов. Раньше он боролся за капиталистическую правду как наемный работник. И всегда выигрывал бой, потому что за его спиной незримо стояли Норкин, Слащев и Бобылев. Неразлучное трио олицетворяло незыблемый триумвират российской олигархии, а против олигархата не попрешь. Никакая девица в оспах ему не страшна. А вот в качестве частного собственника Саакян заметно проигрывал, видимо, стеснялся своих кулацких замашек. Он еще не освоился с новой для себя ролью предпринимателя средней руки. Пришлось мне выскакивать из коробочки, чтобы не загубить на корню малое предприятие. Мало сказать – малое. Малюсенькое. Я появилась перед девушкой неожиданно, как шустрый попрыгунчик, открыла рот и выпустила длинное «а-а-а», совсем как тюремный полковник Баландин. Из моего «а-а-а» получился длинный паровозный гудок. Я даже побледнела. Это Саакян потом уже мне рассказал. Девица едва не потеряла сознание. Она ничего не поняла, лишь схватила из Гошиных рук все бумаги, пакеты и макеты, инструкции и циркуляры и взмахнула рукой, что явно означало: все свободны. На выход! Финиш. Кино сломалось. Механик пьяный валяется в дровах. Саакян схватил меня за плечи и потащил в коридор. За столом, прислонившись к стене, стоит бледная, как полотно, рыхлообразная девушка-инспектор, долговязый юрист с разметавшимися во все стороны волосами транспортирует на выход эффектную девушку, упирающуюся изо всех сил. А я упиралась из-за того, что уж очень хотелось объяснить публике, что у меня случился приступ заикания. И мое «а-а-а» ровным счетом ничего не означает. Это не протест. Не демонстрация. Даже не крик души. И не бунт, боже упаси. Это – болезнь. Заразная и прилипчивая. Но она проходит. Со временем. Все должны переболеть заиканием, как корью. Но Саакян уже выволок меня в коридор. За дверью раздался глухой стук, наверное, девица все-таки рухнула на пол. Тучное древо свалил обморок. Жаль девушку. Она приняла все же пакет на регистрацию вместе с его макетом. Впереди нас ждали миллионы, «Мерседесы», «Лексусы», Канары, Лас-Вегас, Монте-Карло и рулетка. Карты веером взлетали и опадали, как осенние листья, самолеты улетали за кучевые и перистые облака, морские лайнеры бороздили прозрачные океаны. А на улице нас уже поджидал холодный ветер, дикий и разнузданный разбойник, который закрутил вокруг поземку из канцерогенной пыли, швырнул в глаза две огромные пригоршни песку, и лишь тогда мы опомнились. Весной в Питере зябко и несносно. Хочется улететь за облака. Но в заоблачных высях не прожить в одиночку. Там требуется напарник. Как в любом деле. Я вдруг подумала о Бобылеве, но тут же перекинула мысли на другую волну. Гоша нечаянно превратился в моего наперсника по бизнесу.
– Гош, ты как? Все в порядке? – спросила я, стыдливо отводя слезящиеся глаза. Песок закрутился под самые глазные яблоки.
– Ты, Инесса, даешь стране угля, перепугала меня до смерти. Я подумал, что… – И Гоша замолчал.
– Что ты подумал, юрист-стрекулист? – Я ущипнула его, точнее, ухватила скользкий кусок куртки, но юридический бок ускользнул из моих хищных пальцев.
– Подумал, что ты собираешься перевернуть стол этой матрешки. У тебя такое лицо было… Инесса, ты чудная девушка, удивительная, но иногда ты такие финты выкидываешь, мне даже страшно становится… – Гоша озадаченно почесал затылок. Ветер неожиданно стих, видимо, где-то спрятался за ближайшим углом, поджидая легкомысленную жертву. Солнце слегка припекло правую щеку, левая, наоборот, замерзла.
– Гош, я заикаюсь. А ты не знал? Недавно меня научил этому ремеслу один очень грамотный специалист. Настоящий полковник. Надо растянуть паузу, сделать вид, что не можешь выговорить ни одного слова. Прием такой, психологический. Сначала я тоже боялась, а потом присмотрелась, поняла, в чем дело, и решила взять на вооружение. Здорово сбивает с толку. Публика просто ошалевает. Все хотят сказать за тебя нужные слова, готовы оказать помощь немедленно. Из народа просто прет скоординированная группа из бригады «Скорой помощи» и отряда МЧС в одной упряжке. И люди делают все, что нужно тебе. Понял, юрист ты наш незадачливый?
Саакян угрюмо кивнул. Ему не нравились мои нравоучения, ведь он помнил и любил прежнюю Инессу, наивную и глупую. Гоша явно растерялся. Он не знал, как вести себя с незнакомкой.
– В «Пиццерию»? – спросил Саакян. Мы подошли к стоянке. Я гневно поморщилась. Значит, Гоша видит наше предприятие в прежнем цвете. Он так и не удосужился поменять линзы. Саакян уверен, что после переговоров мы всякий раз будем заезжать в пивнушку и вести долгие разговоры о спасении человеческих душ за кружкой пива. От этих разговоров рехнуться можно. От пивного раздолья мы брюхо нарастим, огромное, одно на двоих.
– Нет, Гош, в «Пиццерию» мы не пойдем. Мы никогда туда не пойдем. Даже не надейся. Хочешь заниматься настоящим делом? Тогда, будь любезен, забудь старые привычки, иначе я выхожу из игры, – сказала я, не замечая пронзительной резкости слов.
Я повернулась и пошла против толпы. Толпа сбивала меня с ног, задевала со всех сторон, мне казалось, что у меня на теле многочисленные синяки и ушибы, но я шла против течения, продираясь через скользкие валуны и переплывая опасные пороги. Я почти тонула в людском водовороте. И мне казалось, что я победила, выплыла на поверхность, толпа слизью расплывалась где-то внизу, а я царила наверху, на волне, на самом ее гребне.
Гоша – настоящий друг. Позвонив мне самым первым из бывших коллег, он нарушил устойчивое забвение, с его появлением все наладилось. Телефон работал, как прежде, звонил, как обычно, не редко и не часто, в каком-то усредненном режиме. Мне звонили мама, Саакян, пускавший две-три слезы сквозь лукавый хохоток, Егорова, пребывавшая на седьмом небе от семейного счастья. Жизнь затянула жирком старые раны. Острота ушла, боль осталась. То ли под сердцем, то ли на сердце, не давая покоя ни днем ни ночью. Я заглушала ноющую боль суетой и хлопотами. Много времени уходило на беготню по инстанциям. Нужно было найти бухгалтера, встать на учет в бесчисленных организациях – налоговых, пенсионных, физкультурных, социальных, дорожных, правоохранительных и хрен знает каких еще фондах. Через две недели мы с Гошей похудели, почернели, осунулись, зато глаза горели хищным огнем. Гоша забыл о «Пиццерии». Я ночью с трудом добиралась до кровати. Цезарь обиделся на меня, он срочно подружился с мамой. Она приезжала днем, кормила его, готовила ужин для меня, при этом старалась не попадаться мне на глаза. Тоже обиделась – мало внимания уделяю матери. Однажды я налетела на нее, когда мама уже закрывала дверь.
