– Но я могу заниматься другими делами! – вскричал Бобылев.
– Какими? Например… – спросила я, рисуя на нем далекую планету. Наверное, она туманная и бесцветная, вся в пыли и глубоких кратерах.
– Я хорошо играю в теннис, отлично знаю английский, я превосходный инженер, в конце концов, – он смотрел на меня, будто просил остановить его, не отпускать обратно, в надоевшую и опостылевшую жизнь.
– Баловство все это, Бобылев, а инженер из тебя никудышный, ты сам это знаешь, в теннис ты можешь играть хоть каждый день, оттягивайся на здоровье, а английский язык обязан знать любой человек, имеющий высшее образование. От своей жизни нельзя убегать. Она обязательно тебя настигнет. И накажет. Надо тянуть лямку. Тащить крест. Самый удобный крест – это наш, личный крест. От него никуда не убежишь. Все другие кресты будут давить на наши мозоли. Сергей, пора приниматься за работу. Слухи о твоем отношении к «Планете» расползлись по всему Питеру. Мне неприятно слышать, когда говорят, что ты отдалился от дел, на все начхал. Всех послал, всех уволил! – Я больше не смотрела на него.
Я боялась увидеть его глаза. Страшно, в них боль и обида. Смотреть нельзя. Не выдержу. Не отпущу. И тогда наступит конец. Крах. Туманная звезда ринется вниз. Она превратится в метеорит. Рухнет на землю. Проломит земную твердь. Уйдет глубоко под землю. Полость заполнится водой. Метеорит заплесневеет. Так заканчивают звезды, если их предают. Я поставила жирную точку. Нарисовала картину и расписалась. Конец. Бобылев убрал мою руку. Прикоснулся губами ко лбу. Встал. Оделся. Я закрыла глаза. Не хочу встречаться с ним взглядом. Он прочитает, что у меня творится внутри. Там хаос и сумятица, слезы и одиночество. Наступила тишина. Мертвая и пустая. Не забренчала защелка. Не громыхнула дверь. Но я знала, что Бобылев ушел.
Меня сморило. Я уснула. И мне приснился сон. Красивый и романтический. Ко мне вдруг пришел Бобылев. Мы с ним улетели на далекую звезду. Там цвели сады и расхаживали диковинные птицы, кажется, это были фламинго. А потом Бобылев ушел. Тихо и незаметно. Я плавно спланировала на землю. Прямо в свою кровать. Мне все приснилось. Так мне показалось. Я запомнила дивный сон; мелкие детали, слова и даже фантастические картины, те самые, что я рисовала на груди и животе Сергея. Я помню рисунки. Я помню его прикосновения. Кожа вздрагивает от воспоминаний. Но я абсолютно не помню выражения его глаз. Что там было? Печаль и тоска? Любовь и неизбывная мольба? Не знаю. Я знаю лишь одно – сны надо запоминать. Совершенно правильно рекомендуют психологи.
Вереница тоскливых дней напоминала фарандолу. День за днем, взявшись за руки, бесконечной и длинной цепочкой, парным тактом протянулся апрель. Я жила в череде суетливых дней, принимала участие, крепко держала чьи-то руки, изо всех сил цеплялась за жизнь. Но все мои мысли были в другом месте. Они где-то плавали, растекаясь на поверхности туманной звезды. У звезды не было имени. Она находилась в другом измерении. Но на ней был Бобылев. И я. Мы растворились в безымянной звезде, окутали ее по периметру, превратившись в газообразное вещество. И в этом заключалось наше счастье. У нас не было жизни на земле. Нам суждено жить иначе, чем остальным земным людям. У нас другое предназначение. А Гоша ничего не подозревал. Получив наконец разрешение от министра, мы бросились на заработки, так кидаются на разработку золотоносной жилы авантюристы и искатели приключений. Гоша занимался производством, а я сбытом и спросом, разумеется, в виртуальном варианте. Мне присылали запросы, я отсылала их Саакяну, он где-то отгружал товар, грузил бочки с водой, переливал их в бутылки и пакеты, рассылая по адресам. Мы даже не встречались, только перезванивались, переписывались, переругивались. Последнее обстоятельство больше всего изводило меня. Казалось, чего бы проще, взрослые люди запросто могут обойтись без элементарного хипежа, так нет же, обязательно нужно качать права, доказывая другому собственное превосходство.
– Гош, ты не ори, а, – однажды не выдержала я. – Не ори. А то я повернусь и уйду.
– Куда? – спросил Саакян. – Куда ты уйдешь? Тебе некуда уходить.
– Ой-ой-ой, давай обойдемся без достоевщины. Уйти всегда можно. На сторону. Лучше левую. Куда глаза глядят можно уйти. На край света – тоже. На Луну – очень хорошее место. Улететь на звезду… – Я остановила себя.
Звезда – это святое. Это – мое личное. Нельзя трогать руками. И поминать всуе.
– Уйду, точно уйду от тебя, Гоша, ты мне не нравишься в последнее время. Зазнался, нос задрал, чего ты, а? Нам нужно крепко держаться за руки, чтобы никто не разорвал сцепку. Как там розлив? – спросила я без перехода.
Высказала горечь, нужно сделать остановку. Нельзя сильно гнать лошадей. Можно до погибели загнать. Гоша и так весь в пене и мыле. У меня типично женская логика. Не хочу ссориться с партнером. Делаю переходы, ставлю ударения, применяю метафоры. А Гоша не понял моего благородного порыва. Он вдруг сорвался с тормозов и наговорил мне гадостей, дескать, он пашет, как вол, как буйвол, а я сижу за компьютером и погоняю его кнутом. У него уже есть один кнут. В руках у жены. И еще один бич он не перенесет. Моральное состояние Саакяна вызвало во мне подозрение: либо Гоша нашел себе другого партнера, либо окончательно слетел с вешалки. Такое часто случается с «новыми русскими». Не успеют зарегистрировать предприятие и тут же слетают с оси.
– Угомонись, Гоша, все нормально, надо заново пересмотреть наши функциональные обязанности. Если ты считаешь, что я слишком мало делаю, значит, надо добавить мне нагрузку. Я тебе, Гоша, не капризная барышня. Я тоже могу разливать по стаканам живительную влагу.
Я развеселилась. Представила, как сижу на камешке и лью воду на жернова российского капитализма. Вода течет мимо пальцев, струится, журчит, стремясь убежать на волю. А я удерживаю, ограничиваю, измеряю, останавливаю. Бутилирую. Пакетирую. Природа планеты в моих руках.
– Посмотрим, – буркнул Саакян. Хмурый и неврастеничный от природы, обычно Гоша умеет держать себя в руках, но в последнее время совсем распустился. Мы повесили трубки одновременно. Каждый остался при своем мнении. Никто никого не переубедил. Только разнервничались, разозлились, и ради чего мотали нервы друг другу, никто толком не объяснит. Кажется, я научилась понимать мужчин. Всех, какие имеются на белом свете. Могу объяснить тонкий изгиб души любого индивида мужского пола. Но иногда ничего не понимаю. Кто бы мне объяснил, с чего это Гоша взъелся на меня? Раньше я бы непременно побежала советоваться с мамой. А сейчас сама могу давать консультации по разным психологическим коллизиям. Мама уже не может вскрывать суровые реалии изменившегося мира. Мамин скальпель притупился. Взгляды безнадежно устаревают. Принципы ветшают. Во всем требуется обновление. Даже во взглядах.
И тогда я решила посетить источник. Поехала к Саакяну на производство. Решила съездить в разливочный цех, чтобы одним глазком взглянуть на стеклянную тару, бочки, печати, накладные, на ящики и другую лабуду. Всем этим Саакян занимался в одиночку. Типа – мужское дело. Саакян все-таки восточный мужчина. Где-то глубоко в корнях у него этот самый Восток сидит. Производство должно быть в мужских руках, а женское дело организовать и оформить, повернуть флюгер в нужную сторону. Настал час, когда флюгер остановился, замерев в недоумении. Не понимает, куда нужно двигаться. Ветер свободно обдувает его, а он торчит, как запаянный, совсем помертвел. Надо подтолкнуть, расшевелить, поймать порыв ветра. И тогда все наладится.
