– Милый, ты дома? Ты голоден? – воскликнула я, чтобы удостовериться в стабильности покоя и уюта. Я улеглась на диван и уставилась в потолок. Почему-то больше не думалось о диете, о фигуре, о тренировках. Клубы, салоны и фитнес отошли на задний план. Я горела, как факел, навязчивая идея сжигала меня изнутри. Я вдруг вспомнила наш диалог с Бобылевым.
– Сергей, а почему сотрудники уходят от тебя? Ты не боишься остаться один? – спросила я его, когда мы вернулись с небес на грешную землю.
– Почему от меня уходят? Они вообще уходят. От себя. Я не боюсь одиночества. Я люблю быть один. А сотрудники могут плодотворно работать на одном месте и в одном качестве лишь в течение пяти лет. Дальше – застой и стагнация. Фирма закончит фактическое существование, если сотрудники не будут меняться каждые пять лет. Нужно подгонять людей, чтобы они не застаивались, приспосабливались к меняющимся условиям. Страх потерять работу должен выжимать из человека последние силы. Конкуренция – вот основной двигатель прогресса. – Бобылев будто поставил точку в диалоге. Еще мгновение – и он стукнет кулаком по столу.
– Какие страшные слова ты говоришь, Сергей, – я испуганно передернулась.
Я не верила своим ушам. Бобылев не может говорить ТАКОЕ! Он – другой. И вдруг я все поняла. Правда коснулась моего сознания. Дошло наконец-то. Жестокие слова сказал кто-то другой, и это и есть Бобылев, настоящий, самый что ни на есть натуральный.
– А почему, собственно говоря, страшные слова? Ничего страшного нет. Нельзя заниматься бизнесом и не исполнять его законы, а конкуренция – основной закон бизнеса. Сотрудники моей корпорации знают, что они временные люди, наемные работники. А чтобы остаться в фирме надолго, нужно напрягаться, проявлять талант, если нет никаких талантов, а такое бывает, нужно выискивать способности, становиться коммуникабельным, ловким, предприимчивым. Если ничего не происходит, человек останавливается в своем развитии. И в компании он становится тормозом. Препятствием. Я не могу этого позволить. «Планета» – мой ребенок. Мое детище. Я люблю ее, как самого себя не люблю, – сказал Бобылев и смутился.
Наверное, он в первый раз сказал о своей любви к корпорации. Я выбила из него признание. И расстроилась. Зачем оно мне – это признание? Можно было обойтись без него. И тогда все оставалось бы как прежде, как в сказке, как на другой планете.
– А каким образом ты узнаешь, что сотрудник выработал свой ресурс? Может, у него искания, метания, депрессия, с каждым может случиться, пройдет некоторое время, и он принесет тебе еще большую выгоду? – спросила я, ужасаясь собственного любопытства. Зачем я задаю дурацкие вопросы? Бобылев обязательно скажет правду, как на допросе. А мне не нужна бобылевская правда, любая правда чудовищно неприглядна. Не хочу ничего слышать, пусть все останется, как раньше.
– Не надо впадать в депрессию. Я не могу позволить себе и ему такой роскоши. Жестокий закон джунглей. Извини, родная, мне нужно уходить… – Бобылев нежно поцеловал меня в щеку.
И Сергей ушел. Он спешил. А я осталась одна. Наверное, я могла бы пройти мимо лишних вопросов. Живут миллионы людей, не забивая головы никчемной информацией. Есть мужчина. Есть женщина. Они любят друг друга. И не нужно лезть в душу друг друга. Там есть тайна. Пусть она лежит глубоко на дне, покрываясь илом. Но я не могла поступить иначе. И узнала, что поступила верно, уволившись из «Планеты». До этого жесткого разговора у меня еще оставались кое-какие сомнения. После его слов все сомнения исчезли. Но любовь не ушла. Она стала еще крепче, еще монолитнее, чем была до сурового диалога. Я закрывала глаза и видела Сергея. Он сжимал губы и кулаки, что-то говорил. И за его хлесткими словами я видела Саакяна, Блинову, Егорову, Гришанкова, они шли гуськом, как древнеримские рабы, со связанными ногами, с опущенными головами. Они уже выработали свой ресурс. Молодость прошла, наступила зрелость. Спелые плоды падали наземь. И Бобылев не хотел поднимать перезрелые фрукты. Пусть подбирают другие, голодные и всеядные. Я мотала головой, отгоняя дурные мысли и видения прочь, подальше. Согласна, правда жизни жестока, даже омерзительна, но она справедлива.
Теперь я могу видеть настоящее лицо Бобылева. Без рыцарского забрала, незащищенное и честное. Он мог бы уйти от разрушающего скандала. Но он ответил прямо, не скрывая истины. Бобылев не боялся потерять меня, он был уверен, что я пойму. Сергей вообще ничего не боится, смелый мужчина. В народе говорят: сердце мужчины может завоевать лишь та женщина, которая полюбит его дело. Узнает и полюбит. Не примет – полюбит. Мужчина всю оставшуюся жизнь будет привязан к этой женщине. Я долго ворочалась в постели. Душно и жарко, смятенно на душе. Сомнения вновь выползли из глубоких тайников, обвили мое тело, туго стянули романтические помыслы канатами запретов. И во всей этой вакханалии чувств я твердо усвоила лишь одно: я поступила верно. Безошибочно верно. Я ушла от него, как будто сбежала из монастыря. Я поступила мудро. Меня не уволили. Я сама ушла. И Бобылев поступил бы точно так же, как и я. Мы братья по крови. Мы воспринимаем окружающий мир одинаково. Поэтому Бобылев не вызывает во мне раздражения, как и я не вызываю в нем. Чувство вспыхнуло во мне еще ярче, еще огненнее. Любовная лава ворочалась во мне, перемешивая мысли и чувства в одно сплошное горючее месиво. И мне вновь приснился Бобылев. Его слова уже не казались страшными. Он говорил и смеялся, а я все старалась понять, где я нахожусь, во сне или наяву, но так и не поняла. Наверное, я находилась в ирреальном мире, между фантазией и реальностью. Я обняла Бобылева, прижалась к нему всем телом и забыла обо всем – о деньгах, о самоутверждении, о звериных законах экономики. Мы находились в безвоздушном пространстве, где не было денег и конкуренции, где летали странные, но красивые птицы, пели прекрасные девушки в белых хитонах, откуда-то издалека доносился аромат свежескошенного сена. Бобылев выглядел счастливым. Ему не нужно было никого увольнять, выгонять, наказывать. Он не устраивал тестирование, не проводил аттестации, не прогонял сотрудников по конкурсу, как сквозь строй. Бобылев был просто человеком. Мужчиной. И я его любила.
Утром я долго пялилась в потолок, пытаясь усвоить и осмыслить сон. Усвоить удалось. С осмыслением вышла небольшая напряженка. Я не могла сопоставить и соединить двух Бобылевых в одно целое. С одной стороны – жесткий прагматик, с другой – романтический рыцарь. Мое сердце принадлежало рыцарю. С прагматиком пришлось вступить в жестокую схватку.
Я начала собственное дело без копейки в кармане. И теперь мне приходилось ежедневно и ежесекундно изобретать малобюджетные проекты. Я сократила расходы на содержание тела и квартиры. Машина самоликвидировалась. Не нужно тратиться на бензин и автосервис. Я оставила дотации в прежнем рационе лишь на питание коту и косметику. Первопричиной отвратительного настроения послужило отсутствие денег на абонемент в спортивный клуб. Без тренировок я уже не могла обойтись. Можно было отказаться от хлеба и мяса, довольствуясь духовной пищей, тело же настойчиво требовало изнурительных испытаний. Безработное существование заметно сократило мои жировые отложения. Кожа подтянулась, слегка подсохла. Еще один месяц вынужденного прозябания, и я превращусь в стройную сомалийку с поджарыми мышцами и шелковистой кожей. Что и требуется к летнему сезону. Я разложила оставшиеся деньги на части. Часть на маникюр, педикюр – непреложная необходимость. Ногти на руках и ногах должен стричь опытный мастер. Прическа – можно потерпеть еще месяц. Волосы заметно подросли, игриво опускаются завитками на уши и шею, кажутся естественными, будто были уложены еще в роддоме при моем появлении на свет. Одежда – пусть верой и правдой послужит прежняя, полностью оправдывая истраченные на нее немалые доллары и евро. Обувь – обуви полно в доме, на любой взыскательный вкус, все страны света собрались в обувном ящике, как на прием по случаю тезоименитства нашего президента. Квартирные расходы – норма для скромной жизни. Отложить – не прикасаться. Руками не трогать, прилипнет. Клеем намазаны дьявольские бумажки. В конверте зашуршала пустота. Я почесала затылок с отросшими волосами. Придется сократить расходы на питание. Мое питание, а вот кошачье нужно оставить в неприкосновенном виде. Никогда я еще не сидела в столь бедственном положении. Для получения банковского кредита требовалась уйма документов и времени. Помещение в «Меркурии» нуждалось в ремонте. Небольшом, малобюджетном, но ремонт был необходим. Всего-то дел – линолеум сменить, стены покрасить, потолок обновить, светильники переставить с места на место. Я бы оставила все, как было, но директор настаивал на обновлении. Иначе Игорь Валентинович не соглашался подписывать окончательный договор аренды. Я покусала губы. Бог дал мне испытания для того, чтобы проверить меня на прочность. Выдержу, вынесу. И заодно снесу с лица земли все, что попадется под руку. Я решительным жестом побросала деньги в конверт. Надо заработать правильные и хорошие деньги, много денег, а не сидеть, пригорюнившись, пересчитывая медные гроши. И я решила сделать первый шаг. Зайти в милицию и осведомиться насчет угнанного автомобиля. Если меня выпрут, я сразу уйду, без обид и упреков. Дураков в стране нет. Заявление об угоне не поступало. Нет заявления – нет преступления. Я надела черную кожаную куртку, брючки-стретч, кепку с козырьком. Французский стиль. Вылитая Эдит Пиаф периода ранней зрелости. Я благополучно добралась до районного отдела милиции. У входа стояли автоматчики. В двух экземплярах. Они долго раздумывали, что со мной делать – пропустить в здание или все-таки не стоит. Наконец они расступились. Я проскользнула между автоматными стволами. Кожа и металл. Дежурный из-за деревянного барьера долго рассматривал мою кепку, брюки и куртку, он смотрел на меня, будто обыскивал взглядом, совсем как та чиновница из регистрационной палаты. Я передернула плечом. Хотелось отлепить назойливый глаз. Прилип, будто липучка.
