Только поздним вечером она вспомнила случай на бульваре. Было в нем что-то жуткое и одновременно притягательное. Благо в московской квартире все было рядом, и, сделав свои дела, она улеглась в девичью кровать и забыла всю свою прошлую жизнь…
Коммунальщик даже не почувствовал, как проглотил снегиря. Он продолжал сидеть на бульварной лавке, уложив голову в ладони.
А потом, часа через два, вокруг него собрались дети и принялись выкрикивать всякое.
— Лысый-лысый! — кричали мальчишки. — Где ухо потерял? Лы-сы-ыый!..
— Сдох, что ли? — предположил один, когда компания уразумела, что дядька не реагирует.
— Явно коньки откинул, — поддержал второй.
Тогда первый отломил от рябины веточку, отщепил с нее отростки и стал медленно приближаться к лысому.
— Дядя, — проговорил пацан тихонько, вытягивая вперед руку с веткой. — Дя-день-ка лы-сый!
— Да брось ты его, Сань, — испугался товарищ.
Остальные же из компании удалились на почтительное расстояние и наблюдали.
Конечно же, мальчишка хотел засунуть свою ветку в ушную дырку, и, как снегирь, сам не знал, для чего это ему надо, но, вероятно, жестокость, смешанная с естествоиспытательством, влекла пацана к риску. Он хотел не только засунуть палку в дыру, но и провернуть ее там.
— Не надо, Сань, — канючил товарищ.
Он уже почти дотронулся кончиком ветки до кожи, уже нацелился ковырнуть, как вдруг рука лысого мгновенно схватила пацана за запястье с такой силой, что кровь в руке мальчишки вспрыгнула аж до плеча.
— Дяденька! — захныкал товарищ. — Отпустите его! Он не хотел!
Лысый притянул Санька к себе, заглянув ему в самые глаза с каким-то нездешним любопытством, затем резко оттолкнул подростка и вновь опустил голову на руки.
Вся компания пацанов бежала долго и в разные стороны. Только Санек с товарищем мчались в одном направлении по Пушкинской, пока силы не оставили их, а опасность не показалась слишком далекой.
— Еще бы чуть-чуть! — сожалел Санек. — Я бы ему… Знаешь, как у него изо рта воняет! И перья на губах птичьи!
Неожиданно лицо Санька побледнело и приняло страдальческое выражение, а на лбу выступил пот. Он вытянул перед собою руку.
— Сломал, — проговорил заплетающимся языком.
— Может, вывих? — сам не верил в свое предположение Санькин друг, разглядывая неестественно вывернутую кисть.
— Сломал, — уверенно покачал головой Санек. — Я это точно чувствую! Ты же знаешь, у меня девять переломов было!.. Если мутит, то перелом, а меня мутит…
Затем они медленно пошли к Петровскому бульвару, где жили в одном доме. Дорогой Санька придумывал для родителей оправдание, но из-за боли ничего путного в голову не шло.
«Скажу, что просто упал», — решил подросток, осторожно держа покалеченную конечность здоровой рукой.
Товарищ Санька уважал за такое терпение. Сам он наверняка выл бы сейчас. Но у него никогда не было переломов, и, конечно, в его мозгах никогда бы не родилось желание засунуть кому-нибудь палку в ухо. Товарищ Санька был интеллигентным и немного трусливым…
Лысому захотелось почесаться, что он и сделал с левым ухом, помяв его в железных пальцах. Природа любит симметрию, а потому коммунальщик подсознательно дотронулся до правого уха, которого не обнаружил.
Осознав сей факт, лысый выразил удивление всем лицом, захлопал пушистыми ресницами и ткнул указательным пальцем на всю его длину в черную дырку.
Палец прорвал барабанную перепонку, вызвав нестерпимую боль. Коммунальщик было удивился, но потом лишь запищал тоненько, почти фальцетом, сощурив глаза и оборотившись всем лицом к небу.
На сей раз кровь пошла. Густая, почти черная, она стекала по щеке и капала на плечо лысого. Он продолжал пищать в небеса, и вся эта картина вызывала наистраннейшее чувство, будто большое лысое существо с окровавленным лицом, принадлежащее коммунальному хозяйству города, вовсе не то лицо, за которое себя выдает, а может, и не выдает вовсе, а является субъектом иного измерения, иного, так сказать, сознания…
Но двое постовых так не считали. Московские менты, надо сказать, привыкли ко всему: к обезображенным трупам, к издыхающим наркоманам, к изнасилованным девочкам, а тем более ко всякого рода сумасшедшим. И сейчас, наблюдая лысого мужика с хлещущей из уха кровью, воющего на луну, которая даже на голубом небе белела, менты только лишь изобразили кислые лица.
— Душко? — оборотился старший патруля к младшему.
— Чего надо, Хренин? — лениво отреагировал младший, на всякий случай проверив ремень автомата и дубинку на поясе.
— Чего-чего! Мужика видишь с дырой в голове?
— Чай не слепой!
— По форме отвечай!
— Да пошел ты!..
3
Менты были из одного поселка Рыбное, учились в одной школе, служили бок о бок в армии, а теперь вот по лимиту Москву охраняли. Но вот какой казус! По всей жизни, именно Душко главенствовал над товарищем, а не тот над ним. Душко и в школе был первым, и в армии старшим, подтягиваясь на перекладине на заказ. Его всегда выставляли перед заезжим начальством, прежде чем водку комсоставу пить.
— А ну, сержант Душко, — командовал ихний майор, затянутый в ремни так, что живот грудью становился. — Покажи, Душко, генералу, на что способен!
— А может, не надо? — подыгрывал солдат.
И здесь майор поддавал, кося на генерала красными белками:
— И нечего стесняться того, чем тебя матушка-природа обогатила! Полезай на перекладину!
Все генералы обычно кривились от такого вида развлечений, но все же были гостями, а потому терпели. Здесь-то и начиналось шоу.
Сержант Душко подпрыгивал к перекладине, но руки его как бы соскальзывали с холодного металла. То ли перекладина была высоковата, то ли прыжок слабоват… В общем, солдат срывался и падал в грязь. Лицом.
Генералитет от этого зрелища коробило. Голый по пояс, весь в грязи солдат… Походило на издевательство, на дедовщину с участием высшего офицера.
— На перекладину!!! — орал майор.
— Может быть, не надо? — спросил генерал командира полка Грозного.
Но тот лишь вежливо похлопал начальство по спине и сказал по-свойски:
— Все в порядке будет, Валентин Сергеевич!
Они вместе закончили в Москве Академию, и полковник со дня на день ждал на погоны большую звезду, такую же, как у приезжего.
— На перекладину!!! — взвывал майор.
Здесь уж Душко отталкивался от земли как положено, обстоятельно ухватывался за металлическую трубу и начинал.
На шаг из солдатского строя выходил земляк Душко Хренин и зычным голосом начинал отсчет:
