От блестевшей на его груди медали продолжительность соития совершенно не изменилась в сторону его удлинения, а возможно, еще и сократилась.
Лиля проглотила кусок собачатины, когда ее внутренности подверглись уже привычному ожогу.
— Мог бы и подольше! — чавкая, посетовала Мятникова.
— Чего подольше? — не понял Билл.
— Во мне находиться! Привык думать только о себе!
— Зачем — подольше? — растерялся крыс.
— Обо мне бы подумал… Я тоже удовольствия хочу!
— Чего?..
Казалось, Билл был совсем обескуражен претензиями подруги.
— Расслабься! — разрешила Мятникова.
— Какие-то ты вещи непонятные говоришь все время!
— Говорю, расслабься!
— В следующий раз укушу так!..
— Только и можешь кусаться!
— Не только! Я прекрасный специалист по саперному делу!
В этот день Мятникову тошнило еще дважды. Она совсем не понимала, что с ней происходит, а ее приятель, американо-русский герой, часами смотрел на свое отражение в луже и говорил:
— Все в порядке…
— Мне плохо! — жаловалась Лиля, стараясь пробудить в Билле что-нибудь человеческое.
— Всем плохо, — отвечал саперных дел мастер.
— Скотина!
— Я не скотина. Я — крыс…
Они прожили на месте взрыва две недели. Билл продолжал питаться своими собратьями, изрядно подгнившими, совокуплялся через равные промежутки времени с Мятниковой, а она была вынуждена рисковать и выходить утренними часами на поверхность, добывая себе пропитание.
Один раз Лиля увидела на улице тетку, которая жалобно призывала: «Пинцет! Пинцет!», — а, когда заметила Мятникову вдруг преобразилась, глаза зажглись безумным огнем. Алия Марковна (это была она) вытащила из кармана плаща мужнин «Макаров», и ну палить!..
Хорошо, что тетка была не обучена стрелять, а то бы Лиле — смерть неминуемая. А так пули легли далеко в стороне…
Мятникова спряталась за мусорным баком и наблюдала, как хозяйке погибшего пуделя заламывают руки подоспевшие милиционеры, как сажают безумную в газик…
Лиля нырнула в мусорный бак и провела в нем добрый час, обнаружив кучу съестного. Особенно много было хлеба…
А потом Мятникова, засыпая в метре от Билла, вдруг поняла, что беременна…
Еще она осознала, что родит крысят… Хотела было сойти с ума, но решила поглядеть на ситуацию под другим углом. Ведь она не рассчитывала, что судьба когда-нибудь даст ей шанс почувствовать себя матерью. И наплевать, что все так причудливо, что не мальчиков и девочек ей придется воспитывать, а серых грызунов.
Она разбудила Билла, бесцеремонно пихнув его мордой в толстый живот.
— Чего? — поинтересовался он.
— У нас будут дети.
— Чего?
— Я — беременна!..
— Чего?
— Крысята у меня будут от тебя! — обозлилась Мятникова.
— А я-то тут причем? — не понял Билл.
Она чуть было не задохнулась от злости, вспоминая, как он ежедневно, раз по пять, подходил к ней с тыла.
— Ты при чем?!! — обнажила зубы. — Пусть я сдохну, но успею добраться до твоего горла.
В ней было столько напора, что американец слегка струхнул. Но он, действительно, не понимал, что добивается от него эта полоумная крыса. Ну крысята, так они у всех, раз по сто в жизни, чего шум поднимать…
— Признаешь отцовство? — скалилась Мятникова.
Он не знал, что такое «отцовство», но от греха подальше согласился.
— Признаю…
Крыс решил потом отомстить за свой испуг полоумной подруге. Сейчас он готов был признать все, лишь бы опять заснуть.
— Что еще? — поинтересовался Билл, закрыв один глаз.
Внезапно Мятникова успокоилась, вспомнив, что для будущего потомства нервная обстановка вредна. К тому же Билл все-таки отец, пусть нерадивый и обленившийся себялюбец, но именно он стал ее первым мужчиной…
— Спи, — сказала она, и Билл тотчас закрыл второй глаз.
«А сколько длится крысиная беременность?» — думала Мятникова, не в силах заснуть. Полгода? Пять месяцев?.. Как же она не помнит об этом? Ведь знала…
Лежала, прислушиваясь к животу. Не то ей мнилось, не то уже начиналось там шевеление… Или это в кишках урчит?
Лежала — и вдруг вспомнила! «Чуть больше двадцати дней! Крысы плодятся в любых условиях и в любых условиях выживают!» — явственно услышала она голос лектора, которому внимала, когда только начинала работать морильщцей…
Чуть больше двадцати дней!
Она вскочила на лапы, осознав, что большая часть срока беременности уже минула, метнулась к луже и увидела себя с отвисшим животом.
— Ах! — пропищала она. — Я на сносях!
До утра Лиля не спала, все представляла себя матерью, а когда все же заснула, услышала мерзкое:
— Поворачивайся!
Она вцепилась в его мягкий нежный нос! Он жалобно запищал, не понимая, что происходит, и за что ему причиняют боль!
— За то, что ты — безмозглая тварь! — телепатировала Лиля, сжимая челюсти.
— Слизки-и-н! — вдруг пропищал Билл.
Она отпустила его окровавленный нос и предупредила:
— Еще раз сунешься, насмерть загрызу! Понял?
Он ответил, что понял, долго пытался достать языком до носа, чтобы зализать рану, а потом ушел куда-то на час, а когда вернулся, Мятникова почувствовала чужой сучий запах.
Нагулялся, поняла. Да и черт с ним, кобелина проклятый!
Они не разговаривали вплоть до ее родов.
Мятниковой пришлось поедать тухлую крысятину, она чувствовала, как соски на ее животе набухают, распираемые молоком.
И вот как-то ночью Лиля совсем без трудов непосильных родила восьмерых крысят. Беспомощные, слепенькие, совсем прозрачные, они лежали рядком вдоль ее тела и сосали молоко.
Крошечные, но уже остренькие зубки причиняли Мятниковой боль, которую она, впрочем, переживала, как боль сладкую, даже нежилась ею.
А папаша продолжал спать, улегшись щекой на собачью медаль.
Счастливая, она прошептала:
— Ты стал отцом, Билл! Твои дети на четверть американцы!
Он проснулся, оглядел случившееся, но с места так и не стронулся. Просто спросил:
— Восемь?
— Ага, — ответила счастливая Лиля. — Прелесть, правда?
— Пожевать бы чего, — сказал Билл и протяжно зевнул.
— Что, крысы кончились?
