Лелька окончила школу и поступила в институт, однако вовсе не в медицинский, как мечтала много лет, а — здрастьте вам! — в геологический, да так, чтоб учиться по вечерам, а днем — целый день, шутка сказать! — работать, в каком-то… «горкомпром» или «стройгорпром», комковатое такое название, язык сломаешь. «На танцы — ни-ни, — горделиво жаловалась Ирина то невестке, то сестре, — все над своей геологией сидит», — и радовалась несказанно. Пусть говорят, что яблочко от яблоньки недалеко падает; где Тайка — и где Тайкина дочка?
Родная кровь…
Тайка была все там же: в машинописном бюро очередной организации, но Тайка овдовела. Всего-то хотела сделать небольшой ремонт, так называемый «косметический», а для начала почему-то покрасила пол. То ли муж ее поскользнулся по пьянке на этом полу, то ли с постели неудачно встал с похмелья, когда и так уже хуже некуда, а только упал лицом в банку с краской, что оказалось-таки хуже похмелья. Только что состоявшаяся вдова отправилась улаживать формальности на еврейское кладбище, где покойный при жизни ни разу не бывал, и была приятно удивлена: не нужно тратиться на гроб, а ремонт уже затеяла… Ей очень шла черная блузка, которую стала носить на работу, и когда опускала глаза, видела собственный вырез и видом оставалась довольна. Она жила в той же квартирке, теперь только с Ленечкой, который траура не носил, но очень жалел «батю» и плакал по ночам. Он встречал иногда Лельку после работы, и они шли в Старый Город, выбирали кафе понезаметней и болтали. Правда, такое случалось редко, Ленечка боялся: вдруг она узнает, а этот аргумент сестра понимала.
В бабушкиной жизни произошли — нет, свершились — два больших и радостных события. Сначала Любимчик пошел в первый класс, а через год внучка закончила институт. «Отдохнешь, — сказала Тоня, натирая виски пахучим вьетнамским бальзамом, — попробуй: лучше твоего цитрамона, — и протянула сестре маленькую, как пуговица, золотистую баночку. — В школу-то не будешь парня за ручку водить». Когда Ирина призналась, что взялась нянчить чужого ребенка, Тоня остолбенела. Машинально продолжала водить по виску пальцами, потом раздраженно отодвинула снадобье: «Ну и вонища! Убери, — и задала неизбежный вопрос: — На кой?»
Объяснила, как могла.
Пенсия все та же — цены другие. Конечно, Лелька приносит зарплату; так ведь ей самой сколько надо! Одни сапоги, Милочка говорит, сто с лишним рублей стоят. Что могу, сошью, а брючный костюм не возьмусь: в ателье несет, а то готовый — еще сто вынь да положь. Невестка из командировки тряпки привозит заграничные, когда в провинцию едет, а у геологов командировка называется «поле». Так и есть, чистое поле: то камни ищут, а то еще породу какую…
— Уж не знаю, какую она там породу ищет, а только замуж ей пора, — решительно объявила Тоня. — Вот, кстати, у моей хорошей знакомой сын…
Сестра замотала головой:
— И не вздумай! Вспомни, как ты меня сватала. Ох, Тонька, мало я тебя за кровать швыряла, мало!
— А что? Чем тебе плох был мельник? Нет, ты скажи: чем он тебе был плох?
И требовательно ждала ответа, словно это имело какое-то значение теперь, почти тридцать лет спустя…
Человек как человек. Она пришла в тот день помочь по хозяйству и не знала, что мужчина в тесноватом костюме приехал со своего хутора специально ради нее, Ирины.
Раньше он появлялся в этом доме, чтобы Феденька поставил ему коронки. Воссоздать ход событий нетрудно: пока врач моет руки или колдует над инструментами, он занимает пациента анекдотами, общими фразами и столь же общими вопросами. Пациент, счастливый, что избавился на время от докторской хватки, с удовольствием мямлит что-то в ответ онемевшим от наркоза языком.
Выяснилось, что мельник — это не род занятий, а перевод его фамилии на русский язык: так, дескать, короче. Оба посмеялись, как неудобно иметь такую фамилию при советской власти. Как, впрочем, и хутор: все равно, что на бочке с порохом сидеть, заметил Феденька, рассматривая рентгеновский снимок на свет. Ну, это как сказать, с достоинством возразил пациент, мой хутор еще постоит. И объяснил: русские не отобрали хутор по той причине, что хозяин всегда оказывал содействие партизанам, о чем у него имеется документ.
Доктор производил впечатление здравомыслящего человека, но мельник все же не стал упоминать, что теперь он с таким же сочувствием помогает лесным братьям, которые ничем, на его взгляд, от партизан не отличаются. Никакого размаха в хозяйстве, как в мирное время, нет и быть не может: ни к чему быть на виду, но в целом он вполне благополучен, только, к сожалению (он даже развел руками), одинок. Поймите меня правильно, заторопился он (наркоз отходил), мне не вертихвостка какая-нибудь требуется, словно Феденька намеревался обеспечить его вертихвосткой, мне степенная женщина нужна, жена. Конечно, я готов, что это и вдова может быть, но — достойная.
Как раз в этот момент рядом случилась Тоня и взяла эту мысль на зубок. Как Феденька ни морщился и ни отговаривал ее, Тоня пригласила-таки мельника «к чаю», но самой интонацией непостижимым образом дала понять, что — и не только к чаю.
Ира пришла к стирке, но чаю была рада, а про то, что чай не вполне чай, а импровизированные смотрины, ничего не знала. Человек в наглухо застегнутом костюме сидел напротив нее, пил чай и после каждого глотка аккуратно касался салфеткой рта: промокал усы. Усы были такого же густо-соломенного цвета, как брови, и свисали вокруг рта, а брови, наоборот, загибались вверх, к вискам, и торчали иглами, как у дикобраза. Добротный, без щегольства, костюм, достойный галстук, стягивающий полнокровную шею, ухоженные волосы, не знающие седины, хотя обладателю было не меньше пятидесяти… Основательный мужчина, что и говорить; Тоня ликовала и подвигала гостю печенье. Попросила сестру заварить свежий чай и, заметив, с какой предупредительностью гость принял из рук Ирины чашку, убедилась в очередной раз в своей правоте.
Узнав о стратегическом плане, Ира чуть не ушла. И ушла бы, если б не замоченное белье; Ирка всегда была простофилей.
— Чем он тебе плох? — наседала Тоня на нее в тот далекий летний день. — Скажи, чем?
А что можно сказать? Тем, что он не Коля? Да избави Бог, чтобы оказался похож на Колю! Ах, сестра, сестра! Хоть какого ты мне приведи — разве ж я смогу, после Коли… с другим?
Но та, вся во власти своего замысла, никак не хотела смириться с его крушением и продолжала урезонивать, пока Ира не огорошила ее одной фразой:
— Я даже лица его не помню.
И опять склонилась над ванной.
Тоня раскрыла было рот… и ничего не сказала. Не могла вспомнить лицо мельника, как ни пыталась.
…Она поняла сестру много позже, когда не стало Феди, и одна из знакомых сообщила, из самых лучших побуждений, об очень достойном холостяке; была прервана на полуслове и чуть было не вычеркнута из списка знакомых.
— А теперь мою внучку сватаешь? — насмешливо переспросила Ирина. — Ты бы лучше вязаньем занялась или этой… макрамой, что ли. У Лельки геологов девать некуда, телефон обрывают; не засидится.
