Он все твердил и твердил:
– Где ты была? Где ты была?
А Джас оправдывалась:
– Просто гуляла с подружками.
Врала, конечно. Но я ее не осуждал за то, что она помалкивает насчет Лео. Вряд ли бы папе пришлось по душе, что Джас завела приятеля, да еще с зелеными волосами.
– А почему не позвонила? – заорал папа.
Я так и слышал, что именно Джас хочется ответить. Буквально видел, как эти слова промелькнули у нее в голове. Но она только пробормотала:
– В следующий раз позвоню.
А папа как рявкнет:
– Не будет никакого следующего раза!
– Что? – спросила Джас.
– Ты наказана.
Это было до того глупо, что я бы расхохотался, если бы не старался поменьше шевелить лицом – уж очень оно болело. Папа давным-давно перестал о нас заботиться. Он не готовил нам еду, не расспрашивал про школу, не делал никаких замечаний. И теперь уж поздно начинать. У Джас, наверное, была такая же реакция, потому что папа приказал:
– И убери эту идиотскую ухмылку с физиономии!
А она крикнула:
– Ты не можешь меня наказывать!
– Еще как могу, если ведешь себя, как маленькая!
А Джас в ответ:
– Я в сто раз взрослее тебя.
– Чушь собачья.
– Никакая не чушь… – Это я шепнул Роджеру. Он замурлыкал, и его усы пощекотали мне губы.
Кот свернулся у меня под боком, как теплая меховая грелка.
Наступила тишина, которая чуть не лопалась от всего того, что Джас наверняка боялась выговорить.
Когда мы с Люком Брэнстоном целых четыре дня были друзьями, мы смотрели один старый ужастик под названием «Кэндимэн», про одного парня с крюком вместо руки. Он появляется, если встать перед зеркалом и пять раз подряд повторить его имя. И после того мне все хотелось попробовать, только страшновато было. Иногда, когда чищу зубы, я произношу вслух: «Кэндимэн-Кэндимэн-Кэндимэн-Кэндимэн-Кэнди…» Но никогда не договариваю. На всякий случай.
С папой точно так же. Никто никогда ничего не говорит про его пьянство. Джас ничего не говорит мне, я ничего не говорю ей, и мы оба ничего не говорим папе. Страшно очень. Даже не знаю, что может случиться, если мы вслух произнесем это слово – ПЬЯНИЦА.
Сейчас мне даже немного хотелось, чтобы она швырнула это слово ему в лицо. Роджеру стало жарко, и он спрыгнул с кровати. Часы на церковной башне пробили одиннадцать. Я представил себе, как маленький старичок на колокольне тянет за веревку, а в черном небе сияют звезды. В доме снова стало тихо. Я провел языком по зубам и нащупал дырку. Дэниел выбил мне последний молочный зуб.
Тишину нарушили шаги на лестнице. Я разом почувствовал и облегчение и разочарование. Дверь открылась, вошла Джас. Шваркнула на пол сумку, села ко мне на кровать и заплакала. Слезы текли ручейками и оставляли на щеках черные дорожки. Я обнял ее. У нее была такая худая спина. Одни кости.
– Я так больше не могу, – прошептала она, и мне стало нехорошо.
Именно это сказала мама, а потом ушла. Я схватил Джас за руку, а сам все думал про воздушного змея на пляже, как он рвался и крутился, силясь освободиться. Я просунул пальцы между пальцами Джас, сжал покрепче и сказал:
– Все переменится.
– Как? – вздохнула она.
А я ответил:
– Не бойся. У меня есть план.
Я хотел рассказать про Крупнейший в Британии конкурс талантов, а Джас открыла сумку и протянула мне какую-то баночку.
– На, возьми, – сказала она. – Для твоей футболки. Чтобы можно было не снимать.
Дезодорант! Я вспомнил того мальчишку на футбольном поле (от него еще пахло прямо как от взрослого) и обрызгался с головы до ног.
– Так лучше? – спросил я.
– Гораздо лучше, – ответила Джас и чуть-чуть, самую малость, улыбнулась. – А то от тебя уже пованивает.
* * *
Миссис Фармер первым делом пересадила ангелов футболистов на новые облака. Поскольку ангел Дэниела отправился в мусорную корзину, она написала его имя на листке из блокнота и прицепила к облаку № 1. Сунья пыталась поймать мой взгляд, но я на нее не смотрел. После случившегося боялся разозлить Дэниела.
Мой ангел подскочил сразу на два облака, потому что я забил победный гол. Теперь я на облаке № 3. Миссис Фармер сказала:
– Встаньте, мальчики.
Мы встали, и она объявила:
– Теперь вы все еще на шаг приблизились к раю.
И все захлопали. Она удивленно глянула на меня, но ничего не сказала, только головой покачала. Глаз у меня стал черно-зеленым и весь опух.
Джас за завтраком спросила:
– Что у тебя с лицом?
А я сказал:
– На футболе локтем заехали.
Хотел рассказать про Дэниела, но Джас была такой грустной, и я не стал. У нее собственных проблем хватает. Я думал, папа хоть спросит, как мы сыграли, но он слушал радио и хмурился, погрузившись в свои мысли. Джас оторвалась от ноутбука, пробормотала:
– Что-то я неважно себя чувствую. – И ушла к себе в комнату.
Выходя из кухни, я заметил на экране ее сегодняшний гороскоп. Там было сказано: Вас ожидает большой сюрприз. Вот оно что!
На географии Сунья то и дело заговаривала со мной об игре. Твердила про мой гол, дескать, в жизни не видывала ничего замечательней, даже по телику, и про то, что она всегда знала, что я буду лучше всех, потому что я Человек-паук. А у меня все тело под футболкой ныло и руки торчали из широченных рукавов, тощие, как спички, и я думал, что никакой я не Человек-паук. И когда Сунья заявила, что, по ее мнению, в следующий раз директор назначит меня капитаном команды, я прошипел:
– Заткнись!
– Что ты сказал? – переспросила она тихо.
И я процедил:
– Ты ничего не смыслишь в футболе!
У нее глаза из круглых сделались узкими, как щелки, а губы сжались в тонкую, будто нарисованную острым карандашом, линию.
На английском Сунья ни слова мне не сказала, а на общем собрании, когда директор объявил меня лучшим игроком матча, даже не хлопала. Это должно было стать величайшей минутой в моей жизни, но я сам себе казался Домиником из моей старой лондонской школы. Доминик – инвалид, и стоит ему сделать хоть что-нибудь, даже накорябать огромными дрожащими буквами собственное имя, как все принимаются его нахваливать, будто он книгу написал или еще что. Когда директор рассказывал про мой гол, я себя именно так чувствовал – типа для любого другого парня тут нет ничего особенного, а для этого странного рыжего мальчишки, про которого все думали, что он и играть-то не может, – просто блеск.
