В прошлом у него была какая-то сомнительная история, толком
никто ничего не знал, но слухи ходили. Впрочем, следствия никакого не велось,
во всяком случае, официально, но.., при упоминании о Фредди Дейкерсе кое у кого
чуть заметно поднимались брови.
— Затем будет Энтони Эстор, драматург.
— О, конечно, — воскликнул мистер Саттертуэйт. — Это ведь ее
перу принадлежит «Одностороннее движение». Я смотрел эту пьесу два раза. Нынче
это гвоздь сезона.
Мистер Саттертуэйт был чрезвычайно доволен собой: для него
не тайна, что Энтони Эстор — женщина. И как ловко он это ввернул!
— Как же ее настоящая фамилия? Запамятовал, — сказал сэр
Чарлз. — Уиллс, так, кажется? Я ведь только однажды с нею встречался. А сегодня
пригласил ее, чтобы доставить удовольствие Анджеле. Вот вроде и вся компания.
— А из местных кто-нибудь будет?
— О да! Ну, разумеется, Беббингтоны. Он пастор, очень
славный малый, вполне светский, его жена — весьма приятная дама. Дает мне уроки
садоводства. Итак, будут Беббингтоны.., и леди Мэри с Мими. Пожалуй, все. Ах
да! Еще некий юноша, его зовут Мендерс. Он, кажется, журналист. Красивый
молодой человек. Ну вот и все.
Мистер Саттертуэйт, отличавшийся крайней дотошностью,
принялся пересчитывать по пальцам:
— Мисс Сатклифф — раз, Дейкерсы — три, Энтони Эстор —
четыре, леди Мэри с дочерью — шесть, пастор с женой — восемь, юноша — девять, с
нами получается двенадцать. Кто-то из вас просчитался — мисс Милрей или вы, сэр
Чарлз.
— Нет, мисс Милрей не может просчитаться, — заверил его сэр
Чарлз. — Она никогда не ошибается. Позвольте.., да, ей-богу, вы правы. Одного
упустил. Просто из головы вон. — Сэр Чарлз засмеялся. — Вот бы он огорчился.
Этот человек невероятно честолюбив. Не знаю, кто может сравниться с ним в этом
смысле.
В глазах мистера Саттертуэйта мелькнула насмешка. Он всегда
считал, что самые честолюбивые создания на свете — это актеры. И сэр Чарлз
отнюдь не исключение. «В своем глазу бревна не видишь», — подумал мистер
Саттертуэйт, которого чрезвычайно позабавила эта мысль.
— Так кто же он?
— Один чудаковатый малый, — сказал сэр Чарлз. — Впрочем,
весьма знаменитый. Возможно, вы о нем слышали. Эркюль Пуаро. Он бельгиец.
— А-а, детектив, — обрадовался мистер Саттертуэйт. — Как же,
как же, мне приходилось встречаться с ним. Выдающаяся личность.
— Да, незаурядная, — согласился сэр Чарлз.
— Я с ним не знаком, — сказал сэр Бартоломью, — но наслышан
о нем довольно. Он ведь, кажется, уже ушел в отставку, да? Не знаю, правда ли
то, что о нем рассказывают, или просто досужие вымыслы… Что ж, Чарлз, будем
надеяться, эти выходные пройдут без преступлений — Это отчего же? Только
оттого, что с нами будет детектив? По-моему, Толли, вы ставите телегу впереди
лошади, вам не кажется?
— Ну, у меня на этот счет своя теория.
— Что за теория, доктор? — заинтересовался мистер
Саттертуэйт.
— Видите ли, я считаю, что человек сам притягивает к себе
разные приключения, а не наоборот. Почему у одних людей жизнь увлекательная, а
у других — унылая? Думаете, это зависит от обстоятельств? Ничуть не бывало.
Один колесит по всему свету, и с ним ничего не случается. Накануне его приезда
происходит кровавая бойня, только он уедет — землетрясение; на пароход,
которому суждено пойти ко дну, он непременно опоздает. Другой же всю жизнь
проводит в Бэллеме, ездит изо дня в день только в Сити, но у него сплошные
неприятности.
Банды шантажистов, роковые красотки, угонщики автомобилей —
все тут как тут. Есть люди, которым на роду написано потерпеть кораблекрушение.
Посади их в лодку посреди детского бассейна, они все равно утонут. А такие, как
Эркюль Пуаро, не ищут преступление, оно само идет им в руки.
— В таком случае, — сказал мистер Саттертуэйт, — может, оно
и к лучшему, что мисс Милрей присоединится к нам, все-таки хоть не будет за
столом чертовой дюжины.
— Ладно уж, — сэр Чарлз сделал широкий жест, — будь
по-вашему, Толли, пусть убивают, если вам так хочется. Ставлю только одно
условие — жертвой буду не я.
И все трое, смеясь, пошли к дому.
Глава 2
Внезапная смерть
Больше всего на свете мистера Саттертуэйта интересовали
люди. Особенно представительницы прекрасного пола. Их он понимал очень хорошо,
значительно лучше, чем это обычно свойственно мужчинам. Он без труда постигал
их психологию, ибо ему самому были присущи некоторые женские черты. Дамы охотно
поверяли ему свои тайны, но никогда не принимали его всерьез. Порой это немного
огорчало мистера Саттертуэйта. Ему тогда казалось, что на сцене жизни он лишь
зритель, наблюдающий за развитием драмы, в которой для него нет места. Но,
честно говоря, эта роль вполне его устраивала.
Этим вечером, сидя в просторной гостиной, выходящей на
террасу и стилизованной неким модным художником под роскошную каюту корабля,
мистер Саттертуэйт с неподдельным интересом разглядывал волосы Синтии Дейкерс,
стараясь подыскать название тому редкому оттенку, который Синтия ухитрилась им
придать. Цвет был совершенно невиданный, но довольно приятный для глаз,
какой-то зеленовато-бронзовый. Краска, должно быть, прямо из Парижа,
предположил мистер Саттертуэйт. Трудно было сказать, хороша ли собой миссис
Дейкерс на самом деле, но выглядела она сногсшибательно — высокая, с фигурой
безупречно отвечающей требованиям моды. Шея и руки у нее в любое время года
имели оттенок легкого курортного загара, естественного или искусственного — не
разберешь. Зеленовато-бронзовые волосы уложены в замысловатую и, бесспорно,
наимоднейшую прическу, которую способен сотворить только лучший лондонский
парикмахер. Выщипанные брови, подкрашенные ресницы, чуть заметный налет
тончайшего грима на лице, рот, незатейливо очерченный природой, но обретший с
помощью помады изящный изгиб — все как нельзя более шло к ее вечернему платью,
чрезвычайно простенькому (смешно, до чего обманчива эта кажущаяся простота!),
из какой-то необычайной материи — тускло-синей, но как бы светящейся изнутри.
«Умеет себя подать, — подумал мистер Саттертуэйт,
одобрительно глядя на нее. — Интересно, какова она на самом деле».
На этот раз он имел в виду не внешность миссис Дейкерс, а ее
характер.
Говорила она с расстановкой, манерно растягивая слова:
— Мой дорогой, это было просто невероятно. Знаете, всегда
существует нечто, по природе своей невозможное. Так вот, это было из разряда
невозможного. Это было.., пронзительно.
«Пронзительно» — нынче очень модное словечко, — отметил про
себя мистер Саттертуэйт. — У всех на языке это «пронзительно».
