— Бреке-ке-кекс! — кричит он и напоминает о том, что фея Раутенделейн давно просватана ему в жены. Он прав. И сама фея вспоминает это. Бледная, точно изваянная из мрамора, с заломленными в отчаянии руками, приближается к колодцу Ксаня, как статуя безысходного горя. Ей ничего не остается, как стать водяною царицей. И она смело заносит ногу и погружается в колодец. «Холодно мне, холодно!» — звенит оттуда ее голос с таким невыразимым отчаянием, с такою безысходной тоскою, что жутко становится от него.
Публика замирает. Занавес опускается при полной тишине. Тишина господствует еще и тогда, когда выведенная за кулисы из колодца Ксаня попадает в открытые объятия Зиночки.
Но вот дрогнула зала, дрогнули, казалось, самые стены, потолок и пол театра. Сплошной рев восторга загремел за сценой. Занавес пополз кверху, и, ничего не понимающая, не остывшая, бледная, с горящими глазами, Ксаня очутилась перед рампой под неумолкаемый восторженный рев толпы…
* * *
— Спасибо, детка! — сказал Арбатов и поцеловал, как у взрослой, руку Ксани.
После спектакля труппа разделилась на две неравные половины: Истомина, ее сын Поль, Громов, Кущик, Гродов-Радомский с несколькими маленькими актерами и актрисами, приверженцами Истоминой, поехали ужинать в какой-то дорогой ресторан, в то время как Арбатов, Ликадиева, папа-Славин, Миша и Ксаня собрались в крошечном особнячке, снимаемом Зиночкою. Здесь за шумящим самоваром и скромною закускою велись дружеские беседы, здесь бескорыстно и искренно восхищались дебютанткой и произносили заздравные речи в счет ее новых и новых успехов. Здесь, в этом маленьком кружке, одинокая лесная девочка нашла свою новую семью…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ДНЕВНИК КСАНИ
Февраля… 190… г.
Сон или действительность?
Право, иногда кажется, что все это сон… Пройдет он, минует, я открою глаза, и кончится эта лучезарная сказка… Снова увижу себя в скучном монастырском пансионе, в тесной клетке, в тюрьме… А цветы, восторги публики и аплодисменты окажутся лишь одной сонной грезой…
Вчера был новый триумф… Ставили «Снегурочку» Островского. Милый, добрый Арбатов! Он заботится обо мне, как отец. Какие подходящие он дает мне роли. Добрый Арбатов! Он как будто чувствует, что только в лесу может быть счастливо лесное дитя… Опять на сцене был лес, впять вздымались деревья к небу, опять лесная девочка-снегурочка из сказки, уходила от родного леса, от дедушки Мороза и матери Весны в шумное людское царство. И опять неистовствовала публика, и театр дрожал от рукоплесканий, как тогда, совсем как тогда… Пока мы о Зиночкой гримировались в уборной, за дощатой перегородкой Истомина беседовала с Кущиком, Гродовым-Радомским и Громовым.
— Не мудрено, что эта девчонка недурна в ролях лесных дикобразок, — умышленно громко говорила она. — Она, говорят, из леса взята. А себя самое не мудрено изобразить. А вот попробуйте ей светскую роль дать — провалит.
— Как пить дать в треском провалит, мамочка! — вторил ей Кущик.
— Куда ей за вами гнаться! — пробасил замогильным голосом Громов.
— С ней трудно играть; несет, как дикая лошадь, — безапелляционно решил Гродов-Радомский.
Гадкие, мелкие, низкие люди!
Они льстят Истоминой, потому что у нее есть деньги и она хозяйка театра. Они из кожи лезут, чтобы заслужить ее расположение. Вчера на репетиции Кущик с полчаса кудахтал курицей, чтобы доставить удовольствие ей. Миша Колюзин подошел к нему и спросил:
— А вы за такой выход сколько получаете?
Кущик взъерепенился, хотел броситься на Мишу с кулаками, да вовремя сообразил, что тот втрое сильнее его.
Миша — славный. Он мне Виктора напоминает немного. Ах, где-то Виктор? Где Ларенька, Паня Старина, Катюша Игранова? Что-то поделывают они? Вспоминают ли лесовичку или и думать позабыли о ней?
Вчера Валя подошел ко мне, обнял за шею и сказал:
— Я тебя люблю, тетя Китти, потому что ты всегда печальная и мне тебя жаль.
Разве я печальная? Не надо быть печальной.
Арбатов, Миша, Ликадиева и Зиночка столько раз просили не быть печальной. Печаль не идет актрисе. Надо улыбаться и радоваться.
Радоваться? Чему?
Февраля… 190… г.
Сегодня новая интрига. Уже несколько дней Истомина ходит с улыбающимся лицом, точно именинница.
— Берегитесь, детка, она не зря это. Подкоп вам готовит, — успел мне шепнуть Миша.
— Какой подкоп?
Сегодня все разъяснилось.
Подходит она на репетиции и говорит:
— Вы, Корали, не откажите мне в товарищеской услуге — сыграть в мой бенефис роль светской барыни Реневой в пьесе «Светит да не греет».
Что! Я широко раскрыла глаза. Ренева ведь 30-летняя женщина, злая кокетка, бессердечная, почти злодейка. Роль совершенно для меня неподходящая. Истомина это отлично знала.
— Я не могу играть этой роли, — отвечала я.
— О, это не по-товарищески, Корали.
А сама смеется. И ее рыжие волосы смеются, и злые глаза ее. И тут же объясняет: эту роль хотела взять на себя Белая, но… вряд ли она приедет.
Белая — знаменитая актриса. Она гастролирует по провинциальным южным городам. Я слышала восторженные отзывы о ней от Сергея Сергеевича, Зиночки, Миши. По их словам, это настоящее светило сцены, великая актриса. Но что общего у меня с ней, зачем нам назначают одни роли? Понять не могу…
Я пробурчала что-то в ответ и отошла от нее.
— Дикарка! — услышала я ее насмешливый голос.
— Просто невоспитанная девчонка! — вторил матери ее сынок Поль.
— Не берется играть, зная, что провалит роль. Куда ей! Узкое дарованьице на определенные роли.
Что?! Эта фраза заставила меня живо обернуться.
Точно удар хлыста прошелся по телу. Нет, я вам сыграю Реневу, нарочно сыграю, чтобы доказать им, проучить их.
Ведь недаром же зажжено загадочное пламя в моей груди! Недаром же огонь его пожирает меня! Разве это я? Разве Ксаня-лесовичка говорит там на сцене выученные чужие слова?.. Нет, кто-то другой руководит мною, кто-то заставляет загораться сердце и мозг, пылать глаза и лицо… Уж не ты ли, волшебник-лес, не ты ли, мой дорогой, единственный друг, далекий и милый, охраняешь, вдохновляешь меня?..
Поддержи меня, помоги мне, старый друг! На тебя вся надежда!
Того же дня ночью
Вечером сказала Зиночке о том, что передумала и согласна играть Реневу. Она, всплеснув руками, вытаращила глаза, хотела протестовать и вдруг неожиданно широко улыбнулась.
— И ты сыграешь отлично, Корали! Ты им покажешь! О! Я верю в тебя!
