— Кто это? — спросила Карли. Я лежал на спине, она лежала на мне, тоже на спине, а ее ноги и руки были на моих ногах и руках. Она иногда любила так лежать после того, как мы кончили, — ей хотелось, чтобы наши тела соприкасались в как можно большем количестве точек.
— Никто, — сказал я. — Не обращай внимания.
Но звонок не утихал, поэтому я выскользнул из-под нее и натянул шорты.
— Сейчас вернусь, — сказал я.
— Я буду греть твое место.
Она растянулась на постели, позволяя разглядеть все ее обнаженное тело, на котором сверкали еще не высохшие после занятий любовью капельки пота.
— Джо.
— А.
— Я тебя люблю.
— И я тебя люблю.
Моя улыбка погасла, когда, открыв дверь, я обнаружил на крыльце Сэмми, который вертел в руках ключи от машины.
— Привет, Джо, — сказал он, вставая. — А я думал, тебя дома нет.
«Так чего ж ты не ушел?»
— Как дела? — спросил я.
— Нормально.
— Отлично. А в чем дело?
— В чем дело? — повторил он, обдумывая вопрос. На нем были джинсы и голубая ветровка, жирные волосы липли к голове, ему явно следовало помыться. На краю подбородка и пониже висков виднелись разрозненные клочки щетины — я впервые увидел, что на лице у Сэмми могут расти какие-то волосы.
— Сам точно не знаю, в чем дело, — сказал он. — Я сидел в своей комнате, слушал «Бобби Джин» по сотому разу и вдруг понял, что не могу дышать. Мне срочно понадобилось выйти из дому.
— А почему «Бобби Джин»?
— Ты в слова там когда-нибудь вслушивался?
— Может быть. Не знаю.
Сэмми сверкнул своей особой презрительной улыбкой, предназначенной для тех простых смертных, которым никогда не понять всей многомерной красоты песен Спрингстина.
— Это песня о человеке, у которого лучший друг уезжает из города, не попрощавшись, — сказал он. — Обязательно послушай еще раз.
— Может, послушаю.
Сэмми кивнул, глубоко погруженный в свои мысли.
— Джо, — сказал он, — пока все это не случилось, мы же были с тобой друзьями?
— Конечно.
— Так почему же мы больше не друзья?
Голая прямота этого вопроса застала меня врасплох, и мне пришлось на минуту отвести взгляд, прежде чем ответить:
— Не знаю. Я пытался оставаться твоим другом, — и в моих собственных ушах эти слова прозвучали фальшиво.
— Ты на меня злишься?
— Конечно нет.
— Потому что я бы тебя понял, — сказал Сэмми. — Я бы с этим не согласился, но я бы тебя понял.
Я глубоко вздохнул. Совершенно не хотелось говорить об этом сейчас.
— Сэмми, я на тебя не злюсь.
Он пристально посмотрел мне в глаза, пытаясь оценить уровень моей искренности. Через некоторое время он кивнул.
— Отлично, — сказал он. — Мне кажется, сейчас я совсем не смог бы этого вынести — если бы ты на меня злился.
— Сообщи, когда для этого будет подходящий момент, — сказал я и, спохватившись, скроил широченную улыбку, чтобы он не подумал, что я всерьез.
Он улыбнулся:
— Договорились.
Он повернулся, чтобы спуститься с крыльца, но замер на полпути, хотел было что-то сказать, но сам себя прервал, и потом поднял на меня глаза.
— Знаешь, я ведь совсем не собирался быть таким, — произнес он нерешительно.
— Каким таким?
Он с улыбкой обвел себя рукой:
— Таким. Голубым. Можешь мне поверить, какое-то время я изо всех сил пытался им не быть. Даже когда мы сюда переехали, я еще думал, что, может, на новом месте, где никто меня не знает, я смогу измениться. — Он жалобно улыбнулся: — Видимо, не могу, как и Уэйн.
— Я не думаю, что Уэйн твердо решил, про себя, какой он, — сказал я чуть более резко, чем сам хотел. — Я думаю, он уехал, чтобы самому во всем разобраться.
Сэмми посмотрел на меня долгим взглядом, а потом покачал головой:
— Если бы Уэйн не был твердо уверен, он бы не уехал.
— Ладно, — сказал я, быстро меняя тему. Не хватало еще, чтобы Сэмми выступал экспертом по моему лучшему другу. — Ты сейчас куда?
— Не знаю, — сказал он, пожав плечами. — Думал просто покататься. — Он посмотрел на меня с нижней ступеньки крыльца. — Поехали со мной?
Я чуть было не согласился. С тех пор как Уэйн уехал, а Сэмми погрузился в эту депрессию, у меня в общем-то не осталось друзей, с которыми можно было бы просто поболтаться где-то и повалять дурака, и мне этого страшно не хватало. Но наверху в постели меня ждала Карли, нагая и возбужденная, и, конечно, с этим ничто не могло сравниться.
— Может, завтра? — сказал я. — Я сейчас в некотором роде занят.
Сэмми посмотрел в дверной проем за моей спиной и ухмыльнулся:
— Я мог бы и догадаться. — С этими словами он спустился с крыльца и обошел материнский «шевроле».
— Сэмми, — окликнул его я.
— А?
— Увидимся.
Он распахнул дверцу и посмотрел на меня поверх крыши.
— Не поминай лихом, — сказал он.
Пока я поднимался обратно, мне показалось немного странной окончательность этих слов, но особенно поразмышлять над этим возможности не было, потому что, когда я вошел в спальню, я обнаружил, что Карли прыгает на моей кровати, по-прежнему бесподобно нагая, и все мысли о Сэмми мгновенно улетучились из моей головы.
— Мне стало немного скучно, — сказала она смущенно.
— Я так и понял.
— Тебе как-то особенно дороги эти шорты?
— Нет вообще-то, а что?
— Потому что если ты не снимешь их в течение пяти секунд, я отправляюсь домой.
Я улыбнулся и бросился в кровать, и в течение нескольких последующих часов мир погрузился в темноту, и ничего не существовало за пределами вселенной, ограниченной четырьмя стенами моей спальни.
В ту же ночь, когда Карли уже ушла, я достал кассету «Рожденный в США» и включил песню «Бобби Джин». Сэмми был прав. Я раньше никогда не вслушивался в слова, и меня потрясло, насколько точно они описывали мои чувства с тех пор, как Уэйн уехал. Спрингстин аккуратно избежал указания пола Бобби Джин, и слушатель может интерпретировать песню по собственному желанию. Когда он спел последнюю строфу про то, что Бобби Джин где-то скитается, на автобусе или на поезде, и как ему просто хочется в последний раз повидаться с ним или с ней, я буквально задрожал. Мне не хватает тебя, — печально доносилось из динамиков. — Удачи и прощай, Бобби Джин. Босс протянул имя еще на один бит, а потом мощно вступил Кларенс на саксофоне, с таким леденящим душу стоном и скорбным скрежетом, что я опустился на пол и стал раскачиваться в такт музыке, только потом осознав, что плачу.
