— То есть я буду надзирателем? — волновалась Маша.
— Ты думаешь, им там нравится считать копейки? — настаивал Никита. — Прежний владелец играл в игрушки: хочу журнал. А потом ему все это надоело, и они там все, как на бомбе — если рванет, все без работы останутся. Им сейчас платят от случая к случаю — аж штаны висят. В прямом смысле. Ты их всех сделаешь богатыми, они на тебя молиться будут. Ты же не абы кто, ты — финансовый директор отличной радиостанции. У тебя репутация, опыт…
— Не знаю, не знаю… — ныла Маша. — Я не директор, я зам директора…
Для того чтобы пережить острый приступ паники, пришлось напиться: под влиянием бренди все стало не так страшно и даже показалось, что ТАК бывает — встречаешь хорошего человека, тебе предлагают чудесную работу, все складывается.
«Сходи в церковь, поставь свечку», — посоветовала бы домработница Капитолина Васильевна, которая была убеждена, что исполнение желаний — очередное испытание в жизни. Капитолина Васильевна была редким сейчас типом прирожденных домработниц — тех, что приезжали в Москву из деревень, селились в особой комнате для прислуги и жили с хозяевами всю жизнь. Капитолина Васильевна строго следила за приходящей к Маше няней — была уверена, что няня недоглядит; готовила — выжила двух кухарок, которые провинились в том, что варили борщ без каких-то особенных ухищрений; каждый день мыла под кроватью и утешала маму, когда отец не приходил домой ночевать.
Три года назад Капитолина умерла, и Маша с предубеждением нанимала бывших библиотекарш, которые подрабатывали уборкой: их приходилось держать в ежовых рукавицах. Домработниц передавали из рук в руки со строгими установками: не баловать, больше денег не платить, богатым знакомым не отдавать — развратят.
Варя таким образом испортила Маше трех уборщиц: жалела, накидывала денег, и вот они уже требуют тысячу рублей за уборку, убегают в богатые дома, а потом еще и жалуются, что их заставляют с мылом драить лепнину и каждый день протирать хрусталь на пятнадцати люстрах.
Маша вспомнила, как соседский мальчик Степа заявил Капитолине: «Вы здесь уборщица — вот Машка скажет родителям, что вы нас тряпкой бьете, и вас уволят!» Степа выкрал у своего отца сигареты и начал было курить их у Маши на балконе, но Капитолина унюхала и пыльной тряпкой принялась лупить Степину сигарету. Маша тогда разрыдалась, вообразив, что злые силы могут лишить ее Капитолины.
Но Маша не очень-то верила насчет свечек и всего такого. Она рассчитывала, что уж как-нибудь сама решит, что хорошо, что плохо.
Но, увы, ничего не получалось. Маша пялилась в компьютер и думала: что делать? Ей даже на секунду померещилось, что все это заговор — кто-то так нарочно подстроил, чтобы… да хотя бы выгнать ее с места финансового директора, должность-то сытная! А что? Нанимают красавца Никиту, делают из него «издателя», он предлагает ей мифическую вакансию «главного редактора»… Но зачем? Может, на радио отмывают героиновые деньги и Маша не вписывается в систему «черной» отчетности? Или что там еще может быть?
— Бред! — вслух произнесла Маша, а ее коллега, бухгалтер Лариса, обернулась и тревожно спросила:
— Что-то не так?
Маша отмахнулась:
— Ларис, не обращай внимания, это я сама с собой о личном.
— Не увлекайся, у тебя в три совещание у Толика, — посоветовала Лариса и пошла за кофе.
Толиком за глаза называли генерального директора, он же владелец радиостанции. На пять лет старше Маши, энергичный, как фокстерьер, темноволосый, красивый, с черными кругами под глазами, порывистый и нервный Анатолий с загадочной фамилией Мизрахи был кумиром всех девушек на радио. И даже Маша одно время болела идеей стать Марией Мизрахи и страшно страдала оттого, что Анатолия влекло к тощим восемнадцатилетним манекенщицам с ручками-веточками и ножками-палочками. Кроме того, Анатолий не выносил, когда его называли Толиком — грозил увольнением, ругался и топал ногами, но за спиной все его только так и называли.
Варя, как только увидела Мизрахи — измученного, несчастного, но почему-то ужасно мужественного и сексапильного, — немедленно принялась изображать из себя восемнадцатилетнюю модель.
— Похудею, подделаю паспорт… — мечтала она. — Выгляжу на пятнадцать, а мозги — как у зрелой женщины. Он на мне сразу женится, и все вы будете мне завидовать. А морщины на лбу, скажу, от страданий.
В воспоминаниях Маша провела еще около получаса и на встречу с Мизрахи отправилась, так и не уяснив, как идут дела в компании.
Толик был на удивление добрый, с ним такое случалось с похмелья, а Олег, финансовый директор, босс Маши, наоборот — хмурился и делал вид, что он злой и страшный начальник.
— Ну, что у нас там? — поинтересовался Толик. — Делаем успехи?
Маша незаметно для Мизрахи подмигнула Олегу: мол, выручай, но тот почему-то не отреагировал и уставился в чашку с зеленым чаем.
— Ну… — промычала Маша и попыталась увести разговор в сторону козлов из «Эстле», которые в сотый раз отказываются утвердить ролик, пьют кровь, мучают, дикторы воют, звукорежиссеры плачут…
Но как она ни выкручивалась, Анатолий быстро раскусил ее хитрость и потребовал короткого и внятного изложения по отчету за квартал. Еще спустя пять минут выяснилось, что от Маши добиться ответа невозможно.
— Мария, — строго заявил Олег. — Я же позавчера попросил тебя подготовить отчет!
«Предатель!» — обиделась Маша.
— Маша, бля, ну че за дела? — всплеснул руками Толик. — Мне что, делать нечего? У меня время свободное появилось? Твою мать, ну что же вы меня все терзаете?
— Я займусь этим, — мрачно поддакивал Олег. — Взыщу по всей строгости.
«Ах ты, сволочь!» — возмутилась Маша.
Олега на радио не любили. С одной стороны, он — важная шишка, и его побаивались. Но на «Эстраде» никто не соблюдал субординацию: Анатолий мог в любую минуту ворваться в студию к диджеям и выложить байку о том, как он познакомился с моделью сказочной красоты, но в ресторане она ела, положив лицо в тарелку, и пришлось везти ее домой — к ней домой, без всяких там. (Женщинам Анатолий мог простить все, кроме алой помады, неэстетичного поведения за столом и чулок — особенно с подвязками. Женщины-вамп наводили на него ужас, а экземпляры вроде Памелы Андерсон провоцировали гастрит.)
Маша или там Лариса всегда могли зайти к Мизрахи и попросить больничный из-за того, что ее бросил парень и жить нету сил. Больничный Мизрахи ни за что не даст — работа прежде всего, но от души пожалеет и разрешит за счет редакции отдохнуть в СПА-центре.
А Олег, напротив, фамильярностей не выносил. Он был уверен, что начальник потому и начальник, что во много раз лучше подчиненных: когда простые смертные лезли к нему с вопросами о том, как с «Динамо» добраться до Внукова, интересовались, где он купил стильные мокасины, или садились за один с ним стол в кафе — Олег с таким непониманием взирал на них и так лаконично отвечал на вопросы, что его избегали, а втихаря обзывали долдоном и сухарем.
