Варя все это знала наизусть: как они приезжают из своих пятиэтажек, где на каждом этаже куча — то ли от собаки, то ли от человека, и пахнет так, что в животе все переворачивается, и несчастный кодовый замок каждый день выколачивает дядя Коля — потому что с пьяных глаз ну никак не понимает, что с этим замком делать и зачем вообще этот замок нужен, если очень после пива приспичило.
А в столице находится пожилой благодетель и со старомодной учтивостью дарит «Шанель» и «Диор» дарит, и жизнь кажется такой легкой, и надо только ходить из одного кафе в другое, потому что уж, конечно, лучше, когда помоложе, и посимпатичнее, но мы не гордые, с лица воду не пить, главное, чтобы все как у Ульяны или у Ксении, так как преимуществ у всех этих Ксений никаких нету, и МГИМО тут не поможет — главное, голова на плечах и хватка покрепче…
Варя скрывала от других, но себе признавалась откровенно: она сноб, решительный и безжалостный сноб. Она ненавидела наглых девочек с южным акцентом, ненавидела их провинциальную самоуверенность и все эти глупые мыслишки насчет того, что «москвичи вялые и ленивые».
«Хочешь чего-то добиться — работай», — повторяла она про себя, и мама ей повторяла, и все ее отчимы, и родной отец повторяли. И они знали, о чем говорили.
Дедушка со стороны отца был писателем, он оставил семье две квартиры у метро «Аэропорт», загородный дом в Переделкине, коллекцию картин и фарфора. Папа сначала был неудачником, а потом вдруг углубился в политику и превратился в политолога, и заработал на неслабый особняк в Немчиновке, и завел жену старше Вари на три года, и купил Варе машину, а маме в знак признательности — браслет от «Тиффани». Потому что мама, когда папа еще был кромешным неудачником, не вытолкала его взашей, не сказала, что без него всем будет легче. Она работала, и давала ему денег, и уверяла, что все получится, а когда получилось, вздохнула с облегчением, и они, наконец, расстались.
Мама у Вари была адвокатом, зарабатывала неплохие деньги и никогда в жизни не сидела без дела. Если после работы нечего было делать, мама строила дом, или меняла квартиру, или придумывала ремонт, или занималась организацией литературной премии…
А по субботам в Переделкине, где жила бабушка, собирались все: отец с женой, мама с мужем, который на десять лет ее младше, отчимы — все трое, со спутницами, и двоюродные сестры, и дядя, и друзья. И отец, как самый богатый, покупал шашлык и никому никогда не разрешал скидываться, а дядя разводил костер, женщины накрывали на стол, один из отчимов топил русскую баню, и они сидели до утра, и уже болели щеки от смеха, а они все не могли успокоиться, потому что всегда было что сказать.
И Варя знала: никакая Клава, Галя, Лариса никогда не поймут, дай ты им хоть миллиард, что это такое. Не поймут, как можно жить, если ты сервиз из лиможского фарфора не купил в магазине за восемьдесят тысяч долларов, а он достался тебе от прабабушки. И не поймут, что браслет с бриллиантами — подарок расщедрившейся Лили Брик.
Варя знала, что такое порядочность, что такое честь и достоинство и что значит хранить эти ценности бережнее, чем лиможский фарфор или украшения Фаберже, и передавать по наследству, и понимать, что семья — это история.
И тем более Варя понимала, что люди новейшей формации — те, у кого за плечами голодное детство, зависть, удивленное выражение лица при упоминании об Эжене Ионеско, они другие. Они хищные, умные, жесткие, они работают, как одержимые, они молодцы, но… Они дикие.
И Варя понимала, что ни с одним «диким» ей не управиться, и что «дикому» она не нужна, и вообще она не выдержит, если Он будет на работе до одиннадцати и приедет капризный, требовательный, ни в какое кино не пойдет, потому что умер еще час назад — ему захочется телевизора, чая, бутерброда, прикажет заказать ему суши, потом снова чай, помять лопатки…
Быть женой такого человека — это профессия, это надо терпеть…
Поэтому Варя всегда знала, что найдется какой-нибудь обычный хороший парень, они станут ездить по субботам в Переделкино и будут счастливы, а та жизнь, которая проходит между перелетами на частных самолетах, — об этом даже задумываться не стоит.
А Богдан, кстати, иногда летал на частном самолете…
И Варя даже почти смирилась с тем, что все это происходит с ней. К хорошему привыкаешь быстро. Правда, удивлялась, что награда нашла героя. Только вот за что награда? Это был вопрос, на который очень хотелось знать ответ, потому как Варя была сторонницей версии, что ничто не происходит просто так.
* * *
Маша в ужасе смотрела на сотрудников редакции. Сотрудники с недоверием и осуждением смотрели на Машу.
«Какие-то они все неаккуратные, — с отчаянием думала Маша. — Наверно, потому, что умные… Что за чушь?! — возмутилась она. — Может, умные, но это не повод, чтобы бородой щи хлебать!»
Дмитрий уже ее представил, Маша, с трудом уняв дрожь в голосе, приветствовала подчиненных — старалась быть дружелюбной, но не фамильярной, строгой, но не властной…
Но в их глазах она читала недоверие, предубеждение и вопрос: «Да кто ты такая?» И это ее бесило.
— Политика журнала будет меняться? — спросил, наконец, мужчина с копной кудрявых волос.
— И да и нет, — сообщила Маша. — Даже не надейтесь, что еженедельник резко сменит курс — меня вполне устраивает общее независимое направление, но для нашего процветания и финансового благополучия необходимо кое-что подкорректировать.
— Что? — подала голос толстая дама в пончо.
У дамы были черные волосы оттенка «вороново крыло» — то есть с неестественным синим блеском, губы сверкали жуткой красно-оранжевой помадой, а с ушей свисали цыганские серьги с подвесками — крупные фиолетовые, зеленые и красные стразы в оправе под золото. Это была Рената Домогарова — известная обозревательница, радиоведущая и правозащитница. Маша была уверена: если Ренате что-то не понравится, она поднимет международный хай об ущемлении свободы слова, но Маша, пересилив робость, пообещала себе смело посылать Домогарову по всем известным адресам.
— Ваше отношение к журналу, — глядя Ренате в глаза, ответила Маша. — Судя по тому, чем вы занимались последние полгода, вы рассматриваете издание как арену борьбы с политическими структурами. Мы за резкость, за свой взгляд, даже за скандал, но мне от вас нужно, чтобы все перечисленное можно было продать.
— То есть теперь мы будем освещать премию Муз-ТВ и беременность Бритни Спирс? — проскрипел сутулый мужчина, которого Маша опознала как заместителя бывшего главного редактора.
— Евгений, мы начнем обсуждать Бритни Спирс, только если вы лично будете настаивать, — мягко ответила Маша. — Но не стоит, например, говорить, что у нашего президента руки в крови. Если у вас есть доказательства — обращайтесь в Гаагу, но, пока вы голословно бросаетесь такими фразами, нас никто не будет уважать.
— Да и не надо нам уважения! — возмутилась Рената. — Мы последние, кто говорит правду!
— Правда требует подтверждения, — отрезала Маша. — Отрицая презумпцию невиновности, вы собственными руками заталкиваете нас обратно в прошлое. Вы меня понимаете?
