– Да.
– Он ваш друг или просто знакомый?
– Я никогда раньше его не видел. Вчера мы случайно
перекинулись парой фраз и разговорились. Вообще-то мне американцы не нравятся;
как правило, мне трудно найти с ними общий язык.
Пуаро улыбнулся, вспомнив гневные тирады Маккуина против
«чопорных британцев».
– Но этот молодой человек сразу расположил меня к себе. Хотя
он где-то нахватался дурацких идей о том, как наладить дела в Индии: в этом
беда всех американцев. Они идеалисты и к тому же сентиментальны. Его
заинтересовало то, что я ему рассказывал об Индии, ведь я почти тридцать лет
провел там. И меня заинтересовали его рассказы о финансовом кризисе в Америке.
Потом мы перешли к международному положению. Я очень удивился, когда поглядел
на часы и обнаружил, что уже четверть второго.
– Вы закончили разговор в четверть второго?
– Да.
– Что вы делали потом?
– Пошел в свое купе и лег.
– Ваша постель была уже постелена?
– Да.
– Ваше купе – вот оно, номер пятнадцать – предпоследнее в
противоположном ресторану конце вагона?
– Да.
– Где находился проводник, когда вы возвращались к себе в
купе?
– Он сидел в конце вагона за столиком. Между прочим, как раз
в тот момент, когда я входил к себе, его вызвал Маккуин.
– Зачем?
– Я полагаю, чтоб тот постелил ему постель. Когда я сидел у
него, постель не была постелена.
– А теперь, полковник, я прошу вас вспомнить: когда вы
разговаривали с Маккуином, кто-нибудь проходил мимо вас по коридору?
– Масса народу, должно быть, но я не следил за этим.
– Я говорю о последних полутора часах. Вы выходили в
Виньковцах, верно?
– Да. Но всего на минуту. Стоял ужасный холод, мела метель,
так что я был рад вернуться в эту душегубку, хотя вообще-то я считаю, что топят
здесь непозволительно.
Мсье Бук вздохнул.
– На всех не угодишь, – сказал он. – Англичане открывают все
окна, другие, наоборот, закрывают. Да, на всех не угодишь.
Ни Пуаро, ни Арбэтнот не обратили никакого внимания на его
слова.
– А теперь, мсье, попытайтесь вернуться мыслями в прошлое, –
попросил Пуаро. – Итак, на платформе холодно. Вы возвращаетесь в вагон.
Располагаетесь в купе и закуриваете сигарету, а возможно, и трубку… – Пуаро
запнулся.
– Я курил трубку, Маккуин – сигареты.
– Поезд отправляется. Вы курите трубку, обсуждаете положение
дел в Европе, в мире. Уже поздно. Почти все легли. Кто-нибудь проходил мимо
вас? Подумайте.
Арбэтнот сдвинул брови.
– Трудно сказать, – произнес он наконец, – видите ли, я за
этим не следил.
– Но вы же военный. Вы должны отличаться особой
наблюдательностью. Вы наверняка многое замечаете, так сказать, сами того не
замечая.
Полковник снова подумал и покачал головой:
– Не могу сказать. Не помню, чтобы кто-нибудь проходил мимо,
разве что проводник. Нет, погодите, кажется, проходила какая-то женщина.
– Вы ее видели? Какая женщина – молодая, старая?
– Я не видел ее. Не смотрел в ту сторону. Просто до меня
донесся шорох и запах духов.
– Духов. Хороших духов?
– Да нет, скорее плохих. Такой, знаете ли, запах, что
издалека шибает в нос. Но учтите, – торопливо продолжал полковник, – это могло
быть и раньше. Видите ли, как вы сами сказали, такие вещи замечаешь, сам того
не замечая. И вот в течение вечера я отметил про себя: «Женщина… Ну и духи!» Но
когда она прошла, точно не могу сказать, хотя… скорее всего после Виньковцов.
– Почему?
– Помню, я почувствовал этот запах, как раз когда мы
заговорили о пятилетке. Знаете, как бывает, запах духов навел меня на мысль о
женщинах, а с женщин я перекинулся на положение женщин в России. А я помню, что
до России мы добрались уже к концу разговора.
– Вы можете определить, когда это было, более точно?
– Н-нет. Где-то перед концом нашего разговора, примерно за
полчаса.
– После того как поезд остановился?
Полковник кивнул:
– Да. Я почти в этом уверен.
– Что ж, перейдем к другому вопросу. Вы бывали в Америке,
полковник?
– Никогда. И не имею ни малейшей охоты туда ехать.
– Вы были знакомы с полковником Армстронгом?
– Армстронг… Армстронг… Я знал двух или трех Армстронгов. В
шестидесятом полку служил Томми Армстронг – вы не о нем спрашиваете? Потом я
знал Селби Армстронга – его убили на Сомме.
– Я спрашиваю о полковнике Армстронге. О том, что женился на
американке. О том, чью дочь похитили и убили.
– А, припоминаю, читал об этом в газетах… Чудовищное
преступление! Нет, я незнаком с ним. Хотя, конечно, слышал о нем. Тоби
Армстронг. Славный малый. Общий любимец. Отлично служил. Награжден крестом
Виктории.
– Человек, которого убили прошлой ночью, был виновен в
гибели ребенка Армстронгов.
Лицо Арбэтнота посуровело.
– Я считаю, что этот негодяй получил по заслугам, хотя лично
я предпочел бы, чтобы его повесили по приговору суда. Хотя в Америке, кажется,
сажают на электрический стул?
– Следовательно, полковник Арбэтнот, вы за правосудие и
против личной мести?
– Разумеется! Не можем же мы поощрять кровную месть или
пырять друг друга кинжалами, как корсиканцы или мафия, – сказал полковник. –
Говорите что хотите, а, по-моему, суд присяжных – система вполне разумная.
Пуаро минуту-другую задумчиво смотрел на полковника.
– Да, – сказал он, – я так и думал, что вы придерживаетесь
такой точки зрения. Ну что ж, полковник, у меня больше нет вопросов. Скажите, а
вы не помните ничего такого, что показалось бы вам прошлой ночью подозрительным
или, скажем так, кажется вам подозрительным теперь, ретроспективно? Ну, хоть
сущий пустяк?
Полковник Арбэтнот задумался.
– Нет. Ничего. Вот разве… – И он замялся.
– Пожалуйста, продолжайте, умоляю вас.
