– Сейчас. Значит, дело было так. Я приехал в Европу – шел по
следу двух мошенников, никакого отношения к этому убийству они не имели. Погоня
закончилась в Стамбуле. Я телеграфировал шефу, получил распоряжение вернуться и
уже было собрался в Нью-Йорк, как получил вот это.
Он протянул письмо. На фирменном листке отеля «Токатлиан».
«Дорогой сэр, мне сообщили, что вы представитель сыскного
агентства Макнейла. Зайдите, пожалуйста, в мой номер сегодня в четыре часа
дня».
И подпись:
С. Э. Рэтчетт.
– Ну и что?
– Я явился в указанное время, и мистер Рэтчетт посвятил меня
в свои опасения, показал парочку угрожающих писем.
– Он был встревожен?
– Делал вид, что нет, но, похоже, перепугался насмерть. Он
предложил мне ехать в Париж тем же поездом и следить, чтобы его не пристукнули.
И я, господа, поехал вместе с ним, но, несмотря на это, его все-таки
пристукнули. Крайне неприятно. Такое пятно на моей репутации.
– Он вам сказал, что вы должны делать?
– Еще бы! Он все заранее обмозговал. Он хотел, чтобы я занял
соседнее с ним купе, но с этим делом ничего не вышло. Мне удалось достать
только купе номер шестнадцать, да и то с огромным трудом. По-моему, проводник
хотел попридержать его. Но не будем отвлекаться. Осмотревшись, я решил, что
шестнадцатое купе – отличный наблюдательный пункт. Впереди стамбульского
спального вагона шел только вагон-ресторан, переднюю дверь на платформу ночью
запирали на засов, так что, если б кому и вздумалось пробраться в вагон, он мог
выйти только через заднюю дверь или через другой вагон, а значит, в любом
случае ему не миновать меня.
– Вам, по всей вероятности, ничего не известно о личности
предполагаемого врага мистера Рэтчетта?
– Ну, как он выглядит, я знал. Мистер Рэтчетт мне его
описал.
– Что? – спросили все в один голос.
– По описанию старика, это мужчина небольшого роста, –
продолжал Хардман, – темноволосый, с писклявым голосом. И еще старик сказал,
что вряд ли этот парень нападет на него в первую ночь пути. Скорее на вторую
или на третью.
– Значит, кое-что он все-таки знал, – сказал мсье Бук.
– Во всяком случае, он знал куда больше, чем сообщил своему
секретарю. – Пуаро задумался. – А он вам что-нибудь рассказал об этом человеке?
Не говорил, к примеру, почему тот угрожал его жизни?
– Нет, об этом он умалчивал. Сказал просто, что этот парень
гоняется за ним – хочет во что бы то ни стало его прикончить.
– Мужчина невысокого роста, темноволосый, с писклявым
голосом, – задумчиво повторил Пуаро, направив пытливый взгляд на Хардмана. –
Вы, конечно, знали, кто он был на самом деле?
– Кто, мистер?
– Рэтчетт. Вы его узнали?
– Не понимаю.
– Рэтчетт – это Кассетти, убийца ребенка Армстронгов.
Мистер Хардман присвистнул:
– Ну и ну! Вы меня ошарашили! Нет, я его не узнал. Я был на
Западе, когда шел процесс. Его фотографии в газетах я, конечно, видел, но на
них и родную мать не узнаешь. Не сомневаюсь, что многие хотели бы разделаться с
Кассетти.
– А вы не знаете никого, имеющего отношение к делу
Армстронгов, кто отвечал бы этому описанию – невысокого роста, темноволосый, с
писклявым голосом?
Хардман думал минуты две.
– Трудно сказать. Ведь почти все, кто имел отношение к этому
делу, умерли.
– Помните, в газетах писали о девушке, которая выбросилась
из окна?
– Ага. Тут вы попали в точку. Она была иностранка. Так что,
может, у нее и были родственники итальяшки. Но не забывайте, что за Рэтчеттом
числились и другие дела, кроме ребенка Армстронгов. Он довольно долго занимался
похищением детей. Так что не стоит сосредоточиваться на одном этом деле.
– У нас есть основания полагать, что это преступление
связано с делом Армстронгов.
Мистер Хардман вопросительно прищурил глаз. Пуаро промолчал.
Американец покачал головой.
– Нет, я ничего такого не припоминаю, – не сразу сказал он.
– Но учтите: я не принимал участия в этом деле и мало что о нем знаю.
– Что ж, продолжайте, мистер Хардман.
– Мне, собственно, нечего рассказывать. Я высыпался днем, а
ночью караулил. В первую ночь ничего подозрительного не произошло. Прошлой
ночью тоже – так по крайней мере мне казалось. Я оставил дверь приоткрытой и
держал коридор под наблюдением. Никто чужой не проходил мимо.
– Вы в этом уверены, мистер Хардман?
– Железно. Никто не входил в вагон снаружи, и никто не
проходил из задних вагонов. За это я ручаюсь.
– А из вашего укрытия вам виден был проводник?
– Конечно. Ведь его скамеечка стоит почти впритык к моей
двери.
– Он покидал свое место после Виньковцов?
– Это последняя остановка? Ну как же: его пару раз вызывали
сразу после того, как поезд застрял. Потом он ушел в афинский вагон и пробыл
там этак минут пятнадцать. Но тут кто-то стал названивать, и он примчался
назад. Я вышел в коридор посмотреть, в чем дело, – сами понимаете, я несколько
встревожился, – но оказалось, что звонила американка. Она закатила скандал
проводнику – уж не знаю из-за чего. Я посмеялся и вернулся к себе. Потом
проводник пошел в другое купе – понес кому-то бутылку минеральной. Потом уселся
на скамеечку и сидел там, пока его не вызвали в дальний конец вагона стелить
постель. Потом он до пяти часов утра не вставал с места.
– Он дремал?
– Не могу сказать. Не исключено, что и дремал.
Пуаро кивнул. Руки его механически складывали бумаги на
столе в аккуратные стопочки. Он снова взял в руки визитную карточку.
– Будьте любезны, поставьте здесь свои инициалы, – попросил
он. Хардман расписался.
– Я полагаю, здесь, в поезде, никто не может подтвердить
ваши показания и засвидетельствовать вашу личность, мистер Хардман?
– В поезде? Пожалуй, что нет. Вот разве молодой Маккуин. Я
этого парня хорошо помню – часто встречал в кабинете его отца в Нью-Йорке, но
вряд ли он меня выделил из множества других сыщиков и запомнил в лицо. Нет,
мистер Пуаро, придется вам подождать и, когда мы пробьемся сквозь заносы,
телеграфировать в Нью-Йорк. Но вы не беспокойтесь, я вам не вру. До скорого,
господа. Приятно было с вами познакомиться, мистер Пуаро.
