– Вы не знаете, кто это? Какого цвета волосы у этой женщины
– светлые, темные, седые?
– Не могу сказать. На ней был ночной чепчик, и потом, я
видела только ее затылок.
– А какая у нее фигура?
– Довольно высокая и стройная, насколько я могу судить.
Кимоно расшито драконами.
– Совершенно верно.
Минуту Пуаро хранил молчание. Потом забормотал себе под нос:
– Не понимаю. Ничего не понимаю. Одно с другим никак не
вяжется. – Поднял глаза и сказал: – Не смею вас больше задерживать, мадемуазель.
– Вот как? – Она была явно удивлена, однако поспешила
встать, но в дверях заколебалась и вернулась обратно. – Эта шведка – как ее,
мисс Ольсон? – очень встревожена. Она говорит, что вы ей сказали, будто она
последней видела этого господина в живых. Она, вероятно, думает, что вы ее
подозреваете. Можно, я скажу ей, что она напрасно беспокоится? Эта мисс Ольсон
безобиднейшее существо – она и мухи не обидит. – И по губам мисс Дебенхэм
скользнула улыбка.
– Когда мисс Ольсон отправилась за аспирином к миссис
Хаббард?
– В половине одиннадцатого.
– Сколько времени она отсутствовала?
– Минут пять.
– Она выходила из купе ночью?
– Нет.
Пуаро повернулся к доктору:
– Рэтчетта могли убить так рано?
Доктор покачал головой.
– Ну что ж, я полагаю, вы можете успокоить вашу
приятельницу, мадемуазель.
– Благодарю вас. – Она неожиданно улыбнулась на редкость
располагающей к себе улыбкой. – Знаете, эта шведка очень похожа на овцу. Чуть
что – сразу теряет голову и жалобно блеет. – Мисс Дебенхэм повернулась и вышла
из вагона.
Глава 12
Показания горничной
Мсье Бук с любопытством взглянул на своего друга:
– Я не совсем вас понимаю, старина. Чего вы добиваетесь?
– Я искал трещину, мой друг.
– Трещину?
– Ну да, трещину в броне самообладания, в которую закована
эта молодая дама. Мне захотелось поколебать ее хладнокровие. Удалось ли это? Не
знаю. Но одно я знаю точно: она не ожидала, что я применю такой метод.
– Вы ее подозреваете, – сказал мсье Бук задумчиво. – Но
почему? По-моему, эта прелестная молодая особа никак не может быть замешана в
подобном преступлении.
– Вполне с вами согласен, – сказал доктор Константин. – Она
очень хладнокровна. По-моему, она не стала бы кидаться на обидчика с ножом, а
просто подала бы на него в суд.
Пуаро вздохнул:
– У вас обоих навязчивая идея, будто это непредумышленное,
непреднамеренное убийство, и вам надо поскорее от нее избавиться. Что же
касается моих подозрений относительно мисс Дебенхэм, на то есть две причины.
Первая – случайно подслушанный мной разговор, о нем я пока еще вам не
рассказывал. – И он передал любопытный разговор, подслушанный им по пути из
Алеппо.
– Очень любопытно, – сказал мсье Бук, когда Пуаро замолчал.
– Но его еще требуется истолковать. Если он означает именно то, что вы
подозреваете, тогда и она, и этот чопорный англичанин замешаны в убийстве.
– Но это, – сказал Пуаро, – никак не подтверждается фактами.
Понимаете, если бы они оба участвовали в убийстве, что бы из этого следовало?
Что они постараются обеспечить друг другу алиби. Не правда ли? Однако этого не
происходит. Алиби мисс Дебенхэм подтверждает шведка, которую та до сих пор и в
глаза не видела, а алиби полковника – Маккуин, секретарь убитого. Нет, ваше
решение слишком простое для такой загадки.
– Вы сказали, что у вас есть еще одна причина ее
подозревать, – напомнил ему мсье Бук.
Пуаро улыбнулся:
– Но это опять чистейшая психология. Я спрашиваю себя: могла
ли мисс Дебенхэм задумать такое преступление? Я убежден, что в этом деле
участвовал человек с холодным и изобретательным умом. А мисс Дебенхэм
производит именно такое впечатление.
Мсье Бук покачал головой:
– Думаю, вы все-таки ошибаетесь, мой друг. Не могу себе
представить, чтобы эта молодая англичанка пошла на преступление.
– Ну что ж, – сказал Пуаро, взяв оставшийся паспорт, –
теперь перейдем к последнему имени в нашем списке: Хильдегарда Шмидт,
горничная.
Призванная официантом, она вскоре вошла в ресторан и
почтительно остановилась у двери. Пуаро знаком пригласил ее сесть. Она села,
сложила руки на коленях и спокойно приготовилась отвечать на вопросы. Она
производила впечатление женщины до крайности флегматичной и в высшей степени
почтенной, хотя, может быть, и не слишком умной.
С Хильдегардой Шмидт Пуаро вел себя совершенно иначе, чем с
Мэри Дебенхэм. Он был сама мягкость и доброта. Ему, видно, очень хотелось,
чтобы горничная поскорее освоилась. Попросив ее записать имя, фамилию и адрес,
Пуаро незаметно перешел к допросу. Разговор велся по-немецки.
– Мы хотим как можно больше узнать о событиях прошлой ночи,
– сказал он. – Нам известно, что вы не можете сообщить ничего о самом
преступлении, но вы могли услышать или увидеть что-нибудь такое, чему вы вовсе
не придали значения, но что может представлять для нас большую ценность. Вы
меня поняли?
Нет, она, видно, ничего не поняла.
– Я ничего не знаю, господин, – ответила она все с тем же
выражением туповатого спокойствия на широком добродушном лице.
– Что ж, возьмем, к примеру, хотя бы такой факт: вы помните,
что ваша хозяйка послала за вами прошлой ночью?
– Конечно, помню.
– Вы помните, когда это было?
– Нет, господин. Когда проводник пришел за мной, я спала.
– Понимаю. Ничего необычного в том, что за вами послали
ночью, не было?
– Нет, господин. Госпоже по ночам часто требуются мои
услуги. Она плохо спит.
– Отлично, значит, вам передали, что вас вызывает княгиня, и
вы встали. Скажите, вы надели халат?
– Нет, господин. Я оделась как полагается. Я бы ни за что не
посмела явиться к госпоже княгине в халате.
– А ведь у вас очень красивый красный халат, правда?
Она удивленно уставилась на Пуаро:
– У меня синий фланелевый халат, господин.
– Вот как. Продолжайте. Я просто пошутил. Значит, вы пошли к
княгине. Что вы делали у нее?
