И грянул дождь. Крупный, быстрый — капли стрелами мчались на землю и разбивались об асфальт, о крыши домов, об редких удивленных прохожих, которые бежали, прыгали под козырьки подъездов… Это была настоящая летняя гроза, от которой не спастись, — дождь лил прямо и косо, и почти параллельно земле, кружил и гнался за людьми, которые скоро смирились и уж не пытались от него убежать.
Маша опустила руки, забралась на бортик крыши и взглянула на город, который застилала стена дождя. Ветер зачем-то толкал ее в спину — вел себя просто по-хулигански, но скоро Маша поняла — он чего-то от нее хотел, только она никак не могла догадаться — чего именно. И вдруг — догадалась! Осторожно потрогала воздух перед собой — казалось, он был более плотный, наклонилась всем корпусом, потеряла равновесие… И упала на воздушный ковер! Она висела в воздухе — животом вниз, и видела под собой пустоту, но при том чувствовала себя защищенной — ветер держал ее, а потом он стал медленно двигаться — воздушное течение несло ее вперед, и капли падали на спину, но это было так прекрасно — нестись вместе с ветром, который то плавно скользил, то вдруг выпендривался и брал крутые виражи. Ветер заботился о ней — прислал запах мокрых роз, запах свежесваренного кофе — украл, наверное, в кофейне, обволакивал ее запахом морских водорослей и какого-то южного цветения…
Они пролетели над Кремлем, на набережной спустились к реке — так, что Маша пальцами ног рассекала черную воду, а потом дали кругаля, поднялись вверх, пролетели над Манежной площадью и вернулись домой. Как благодарят ветер? Маша рукой погладила воздух, сказала: «Спасибо!» — в пустоту, подняла люк и спустилась в спальню. В гардеробной она нашла толстые мягкие полотенца, завернулась, легла на кровать и заснула прямо так — на пледе из черной лисы.
— О боже! — Девицы со слезами на глазах бросились к ней.
— Я что, уволена? — отступая назад, спросила Маша.
— О нет! — Девицы затряслись, словно одно уже слово «уволена» могло довести их до нервного припадка.
Маша откровенно расстроилась, что девушки приняли ее вопрос за угрызения совести. Они ее тормошили, обещали, что все будет хорошо, убеждали, что у нее наверняка есть разумное объяснение опозданию, — его не было, и в конце концов признались, что Зоя вызвала ее к себе — как только она появится.
И Маша пошла к Зое — барышни обещали держать кулаки и скрещивать пальцы.
— Можно узнать, что послужило причиной твоего опоздания? — холодно поинтересовалась Зоя.
— Зоя, извини, я проспала, — призналась она. — Переехала на новую квартиру и легла под утро. Ты же знаешь, как я устаю…
— Мы все устаем. Надеюсь, не думаешь, что ты — особенная?
Маша уставилась на нее. Странно, но раньше она не замечала, что действительно так думает. Все так странно начиналось — Ад и Рай, все собрались вокруг нее, и она вроде как оказалась в центре интриги, и все так суетились, пытались переманить ее на свою сторону… А сейчас она может вызывать грозу, и нестись по ветру, и вообще… Она особенная! А какая же еще?
— Мы тут все работаем, а девочки учатся не меньше твоего, и они подчиняются правилам, — отчитывала ее Зоя. — И только ты вечно корчишь из себя бог знает что, ни с кем не дружишь… Тебе даже не нравится наша одежда!
— Ну так уволь меня! — воскликнула Маша, которую особенно возмутило, что от нее, оказывается, требуют дружбы и всякой там корпоративной солидарности.
— Даже и не думай, — Зоя покачала головой. — Мы не бросаем заблудших овец…
— Это я-то — овца? — расхохоталась Маша.
— В иносказательном смысле, — процедила Зоя. — Я давно хотела с тобой поговорить. Думаю, сейчас самое подходящее время.
Вид у нее при этом был такой напыщенный, а на лице — такое скорбное выражение, что Маша отвела глаза и с трудом сдержала усмешку.
— Я бы хотела понять, — продолжала Зоя, — какой путь ты выбрала. Что тебя влечет, как ты понимаешь свое предназначение, чем намереваешься заниматься…
— Слушай, — перебила ее Маша. — Я вот как все понимаю: ведьмы, метлы, жабы, зелья… Все это круто, и всем этим мне хочется заниматься. Я прошла тест?
Зоя внимательно посмотрела на нее, поджала губы и наконец сообщила:
— Ладно. Поговорим, когда ты будешь готова. Возвращайся на рабочее место.
Маша встала со стула, но, подумав секунду, приложила руки к груди и воскликнула:
— Зоя! Нам не о чем говорить! Я тебе уже все сказала! Это правда! Я хочу быть ведьмой, хочу быть особенной, хочу, чтобы все мной восхищались, и не хочу ни от кого зависеть! Я хочу быть счастлива просто так, а не потому, что я делаю что-то правильное, не потому, что я выполняю свой долг — или как там еще говорят! Я тупо хочу наслаждаться жизнью! Извини, что у меня нет высоких целей, извини, что меня не волнуют голодающие в Африке, — но у каждого ведь свое предназначение, и, может, я не готова жертвовать собой и творить добро направо и налево!
Зоя оглядела ее, не скрывая презрения, побарабанила ногтями по столу и произнесла:
— Все ясно. Тщеславие, гордость, зависть, плотские утехи — это то, к чему ты стремишься?
Маша всплеснула руками:
— Да! Извини! Может, правда, без зависти…
— Ясно, — повторила Зоя. — Тогда тебе действительно лучше сменить место работы.
— Зоя, а можно я просто уволюсь?
Зоя быстро подписала приказ, велела бухгалтерии рассчитать ее и сухо попрощалась. Маша в полнейшем экстазе вернулась в кабинет — узнав, что произошло, особо чувствительные барышни пустили слезу, — собрала вещи и пешком пошла в свой новый дом. Она была счастлива! У нее есть лучшая в мире квартира, есть деньги — она отдохнет, отоспится, она будет днем пить капучино в кафе, будет загорать, по ночам станет практиковаться в магии… Начнет жить так, как хочется!
Зазвонил телефон, и Маша, даже не посмотрев, что за номер определился на экране, прокричала в трубку:
— Алле!
— Маш, привет, это Андрей, — представился он. — Я вот тут нашел телефон галереи, где мебель…
— Отлично! Супер! Здорово! Может, пообедаем? Например, сегодня?
Андрей, казалось, растерялся. От него шла волна смущения и неуверенности, но в конце концов он решился.
— Я минут через двадцать буду в «Шатре» на Чистых. Успеешь?
— Конечно! — обрадовалась Маша.
Она быстро закинула вещи домой, послала квартире воздушный поцелуй и решила проехаться на метро — во-первых, быстрее, во-вторых, она собиралась выпить за обедом вина. В метро Маше не понравилось. Она с восемнадцати лет ездила на машине: два года на старой «пятерке», потом три года на старой «восьмерке», потом на «Ауди»-«бочке», ну и сейчас на бледно-голубом «Гетсе», поэтому уже почти забыла, что это за счастье — общественный транспорт. Все бы ничего, но типы, от которых — и даже не от них, а от их одежды, воняло застарелым потом, изо рта — чесноком и перегаром… Этого Маша вынести не могла. Она была настолько чувствительна к запахам, что вообще никогда не ела ни лук, ни чеснок, а от молодых людей, которые пахли пеной для бриться — специфическим, дешевым «мужским» запахом, шарахалась. Есть такой странный аромат — едкий, острый, как слезоточивый газ, который шлейфом тянется по всей улице, обдает волной невинных прохожих, а уж в замкнутом пространстве — лифте, вагоне, маршрутке — превращается в сущую пытку. Маша вообще не выносила «мужские» запахи — шампуней, гелей, средств для бритья: было в них нечто убогое, и тех, с кем встречалась, она приучала пользоваться женской парфюмерией — во-первых, они нежно пахли какими-нибудь фруктами, а во-вторых, запах быстро выветривался.
