— Да у него всего три романа: первый — супер, про второй я сказал и третий вот этот, про жиголо.
— Он не жиголо.
— Какая разница?
Поболтав еще пару минут, Настя распрощалась с Димой и задумалась.
А что, если ее Максим — псих? Из тех, что хотят за права экранизации миллиард наличными в мелких купюрах? Или твердят, что должны участвовать в кастинге, в подборе музыки, согласовывать костюмы и интерьеры? В каждой бочке затычка?
Конечно, если он действительно толстый и страшный, можно сразить его красотой и обаянием, но все это, по большому счету, — очередной чирей на ее, Настину, задницу.
Без боя она не сдастся. Она предложит ему все, чего тот захочет, кроме, разумеется, миллиарда наличными, права участвовать в кастинге и в других стадиях съемочного процесса.
Разве кто-то может отказать ей, Анастасии Устиновой, приме русского кино?
Ведь если по-честному, она — первая, впереди никого нет. Хоть и нехорошо так о себе, и дело не в ложной скромности, а в страхе Насти забронзоветь, ощутить себя на одном уровне с Богом. Это была ее примета — никогда себя не хвалить, но всего один раз, секунд на пять, имеет она право насладиться своим успехом на все сто процентов?
Но человек, которого совершенно не волновала Настя, ее амбиции, кино вообще и в частности, все же существовал — только уверенная в успехе Настя пока об этом не знала.
Глава 5
— Я никуда не поеду, потому что у меня, карамба, великое горе — меня бросил мужчина, и я унижена, растоптана и сломлена! — почти на полном серьезе кричала Настя на Свету, приятельницу.
Света звонила ей уже третий раз — уточняла, будет ли Настя на великосветском приеме в честь открытия магазина знаменитого нью-йоркского дизайнера одежды.
Настя бы пошла. Несмотря на равнодушие к этому самому дизайнеру и ко всем дизайнерам США вообще — их моду она модой не считала, разве что Марк Джейкобс имел право продавать одежду по той цене, которую она стоила в магазине, — и то лишь под маркой «Луи Вьюиттон». Настя, конечно, любила джинсы, майки, кенгурушки, но, с ее точки зрения, все это не могло стоить таких денег. Жизнь в джинсах за пятнадцать тысяч рублей была такой же искусственной, как дешевые спецэффекты. Насте казалось, что, перед тем как пойти в таких джинсах, к примеру, на прогулку по лесу, этот самый лес должны как следует отмыть, насыпать искусственную землю, которая не пачкается, обрызгать кусты истребителем комаров и в нужных местах настелить фальшивый газон — чтобы можно было устроиться без риска подняться с зеленой задницей.
Настя бы даже надела итальянское платье — в укор скучным, как передачи Гордона, вечерним нарядам от этого американца.
Но ей не хотелось уезжать из своего рая. Ей нужно было набраться сил перед тем, как с трамплина рухнуть в жизнь.
Перед тем как она узнает, что же такое ее писатель. Ее Автор.
Только она попрощалась со Светой, телефон зазвонил снова.
— Да! — рявкнула уставшая от переговоров с неугомонной подругой Настя.
— Плохие новости, — без предисловий выдала Маша.
— Ну? — у Насти перехватило дыхание.
— Гранкин упирается.
— Во что упирается?! — воскликнула Настя.
— Настя, мы ему позвонили, сказали, что прочитали его книгу…
— Вы сказали, что это лучшая книга в мире? — уточнила Настя, которая считала лесть самым действенным оружием против любого невротика.
— Конечно. Но он говорит, что уже имел опыт работы с киношниками и ему не понравилось.
— В каком смысле? — нахмурилась Настя.
— Сняли плохой фильм.
— Блин, ну и что?! — возопила Настя.
— Его невозможно уговорить.
— Маша, дорогая, нет ничего невозможного, — прошипела Настя. — Может, ты плохо уговаривала?
— Я хорошо уговаривала, — не повышая голоса, твердо ответила Маша.
Н-да.
— Ладно, дай мне его телефон, — попросила Настя.
Записала номер и немедленно позвонила.
Ответил приятный мужской голос. Сексуальный голос. Голос, возбуждающий всякие разные фантазии.
Но голос — это всего лишь колебания воздуха. Однажды Настя минут пять преследовала в магазине голос, а когда увидела владельца, говорящего по телефону, только что рот не открыла от изумления — дивный, чарующий баритон принадлежал гаденькому молодому человеку, взопревшему блондинчику с внешностью бледной поганки, одетому в бежевую рубашку и бежевые слаксы. Сочетание всего бежевого убивало в Насте все чувства.
— Я слушаю, — произнес Гранкин.
— Максим? — поинтересовалась Настя.
— Да.
— Добрый день, меня зовут Анастасия Устинова, вам недавно звонила моя помощница Маша со студии «Мираж»…
— Да-да, помню.
— Максим, вы извините, но я просто хотела лично услышать ваш отказ.
— Анастасия, спасибо за внимание, но я действительно не готов к подобным предложениям.
К «подобным предложениям»!
— Максим, мне бы очень хотелось выразить вам свое восхищение. Вы потрясающе талантливы. Я прочитала роман на одном дыхании и сейчас еще раз читаю. Это бесподобно.
— Благодарю, но…
— Максим! Я вас не уговариваю. Честно. Но, может, мы могли бы познакомиться? Вдруг мы с вами что-нибудь придумаем?
Он молчал. Думал, что ли? Черт! Да с ней половина страны мечтает познакомиться, а этот дундук!..
— Я бы хотела пригласить вас за город — у меня в следующие выходные намечается небольшая вечеринка, шашлыки, будет всего человек десять… — Настя назвала фамилии известных телеведущих, режиссера, получившего «Пальмовую ветвь» в Каннах, крупного издателя, пары актрис.
Конечно, это походило на дешевое бахвальство, но раз уж этот негодяй ведет себя так, словно ему навязывают кокаин в туалете дорогого клуба, то все средства хороши. Вдруг сработает?
— Анастасия, спасибо большое, можно я вам позвоню на неделе? — отозвался, наконец, Максим.
Вот сукин сын!..
— Конечно, — вежливо ответила она.
Нажав отбой, Настя еще некоторое время смотрела на трубку, словно ожидала, что оттуда послышится «Я пошутил! Это был розыгрыш!», но трубка молчала, и Настя, уже ощущая приступ бешенства, набрала номер того самого крупного издателя, обещанного Гранкину. Во-первых, нужно было пригласить его на пикник, а во-вторых, выудить сведения об этом, мать его, гении.
Издатель, Михаил Еремин, ничего внятного не сказал. Говорил больше об издателях Максима — как обычно, обвинял конкурентов в беспомощности и недальновидности, хотя признался, что хотел автора переманить, но на переговоры тот не пошел — заявил, что ему не предложили ничего настолько особенного, чтобы ради этого можно было начинать всю эту суету.
