Они забрали дорогие портпледы с нарядами, выслушали пожелания насчет обуви, расцеловались с Люсей и сели в черный «Крайслер Круизер». Каждый раз, садясь в машину со стороны пассажира, Настя ощущала вину. И каждый раз это выводило ее из себя. И сквозь чувство вины прорывалось возмущение: а, собственно, почему она должна водить машину, если это не она придумала жить в тридцати километрах от города, то есть от Москвы? В Москве можно ездить на такси, в крайнем случае — на метро, и никто не обязан управлять автомобилем, как того требуют Анна, Аглая и Амалия. Конечно, Настя умела водить — но каждый раз самостоятельная поездка доводила ее до истерики.
— Ты любишь водить машину? — спросила Настя у сестры, которая сидела на водительском сиденье.
— Обожаю! — воскликнула Саша.
— Я не настоящая Лемм, — загрустила Настя. — Я — фальшивка!
— Значит, ты быстро выдохнешься! — расхохоталась Саша. Поймав удивленный взгляд Анастасии, пояснила: — Ну, как поддельные духи…
— Очень смешно! — фыркнула Настя и отвернулась к окну.
В Доме было тихо. Амалию красила визажистка, Аглаю массировали, Анна отдыхала с маской на теле и лице.
Саша прошла к себе в комнату и обнаружила, что ее ждет ванна. У каждой жительницы Дома была своя ванная комната — с рождением новой девочки, по мере ее взросления, они переделывались по вкусу хозяйки. Сашина была темно-синяя, с украшениями из цветного стекла в виде морских звезд, русалок и водяных. На этот раз в просторной ванне была вода, судя по запаху, морская. И она светилась! Крошечные звездочки сияли в голубоватой воде, дно было устлано водорослями, а где-то тихо шумел прибой и пищали чайки. Несмотря на мрачное расположение духа и на обострение неприязни к семейным устоям, Саша не могла не восхититься. Она сбросила одежду, зажгла свечи, пахнувшие весенними южными ароматами, погрузилась в воду и почувствовала на губах солоноватый вкус. Кожу приятно обвивали гладкие водоросли, вода была в меру горячей, и прибой так естественно шумел, что все Сашино недовольство вдруг куда-то подевалось. Девушка закрыла глаза и позволила себе получить удовольствие от того, что живет в очень особенной семье, в очень особенном Доме и принимает такую ванну, что королева английская и та обзавидовалась бы.
А Настя пошла в солярий — самый занятный солярий в мире. Находился он в небольшом подвальном помещении, куда входить надо было со двора. Ничего похожего на заурядные пластмассовые машины, в которых живой человек сам себе кажется гамбургером и ему мерещится, что вот сейчас придет какой-нибудь великан-людоед и слопает этот гамбургер, здесь не имелось. Пол в комнате был усыпан толстым слоем розового песка — теплого, так как пол был с подогревом. Одна стена представляла собой изумительный вид морского побережья. В комнате стояли пальмы в кадках, а лампа для загара откидывалась от стены и нависала над тем, кто грелся в песочке. Можно было нажать на кнопку и обрызгаться прохладной водой, заказать сильный ветер, расслабляющий или бодрящий запах, музыку или шум волн. Настя растянулась на песке, включила блюз — настоящий новоорлеанский блюз 20-х годов — и на время забыла о том, как трудно ей, бедной-несчастной, жить в таких невыносимых условиях.
К половине десятого все женщины собрались в большой квадратной комнате, которая была разделена на две части: в одной стоял длинный стол, накрытый белой скатертью, а в другой вокруг низкого столика теснились диваны и кресла.
Пока приглашенные официанты накрывали в столовой, женщины устроились на диванах с бокалами коктейлей в руках.
— За нас! — провозгласила Амалия.
— Ура! — подхватили все.
— Ну, — Анна толкнула Аглаю в бок, — рассказывай, что у тебя с этим писателем!
— У меня с ним ужас! — расхохоталась Аглая, хватившая стакан «Яблочной Маргариты». — Вы же знаете, как я люблю талантливых мужчин! Он меня приглашал в рестораны — его там все узнавали, просили автографы, я отогревала свое холодное сердце в лучах его славы, а потом он пригласил меня домой, и тут я почувствовала — что-то не так. Понимаете, у талантливого мужчины совершенно особенная аура — даже если он подонок и мерзавец. Они… они горят, как костер, и тебя тянет на это тепло, и хочется хоть на пять минут устроиться поудобнее, уставиться на пламя и пригреться… Ух! В общем, никакого пламени я не ощутила. Так — угольки.
— Ты про секс, что ли? — уточнила Анна.
— Про секс, конечно, тоже, — кивнула Аглая. — Но одно вытекает из другого. Не было у него этой ауры. И секс был какой-то бездарный: как бы по протоколу, без души. Я лежала и думала: почему у соседей приемник так громко играет, и вообще, чего они Распутину завели — озверели, что ли? А он, понимаете, — тыр-пыр, никакого вдохновения… И мне все время было его жалко — так он пыхтел и старался… и все лез мне шею кусать, как будто его кто-то напугал: не будешь кусать женщин в шею, не видеть тебе ни денег, ни счастья… Ну, вот, а потом он размяк и признался… что за него пишут «негры». Представляете?! Я-то запала на талант, а он, оказывается, давно уже не пишет, только редактирует. Нет в нем этого источника, нет божьей искры!
— И что, ты с ним рассталась? — спросила Настя.
— Разумеется! — вспыхнула Аглая. — Ты еще спроси, не купила ли я сумку «Гермес» на рынке! У меня все настоящее, и любовники в том числе!
— Кстати, я до сих пор не понимаю, зачем вам «Биркин»! — вмешалась Саша. — Что такого в этой сумке, отчего она стоит четыре тысячи долларов, а?
— Магия! — хором ответили старшие женщины.
— Ну какая магия в сумке? — простонала Саша.
— Детка, — с легкой издевкой ответила Анна, — это как с девственностью — физически ты ее не ощущаешь, но очень хочешь ее лишиться. То же и с «Биркин», только наоборот: на первый взгляд ничего особенного, но ты не можешь без нее жить.
— Пойдемте за стол, — прервала спор Амалия.
Ко второй смене блюд все немного перебрали шампанского и ввязались в страстное обсуждение вуду.
— Мне кажется, — уверяла Аглая, излишне энергично размахивая фужером, — что это фантастическая религия! В черных есть что-то особенное — сила, физическая красота, затаенная злость и… как это сказать… мощь попранного народа!
— Что?! — вздрогнула Саша.
— Ну, ты понимаешь, — засуетилась Аглая, — в Африке они все бедные, а в Америке еще в пятидесятых не было общих туалетов для черных и белых. Они униженные и оскорбленные, только ощущение такое, словно они с какой-то неясной целью терпят до поры до времени — и не знаешь, чего от них ждать… Ты меня поняла?
— По-моему, Глаша запала на мощного черного парня, у которого нет денег! — расхохоталась Анна.
— И у которого есть только большой мощный член! — засмеялась Настя.
— Признавайся! — воскликнула Амалия.
— Если я признаюсь, вы сдохнете от зависти! — выкрикнула Аглая.
— Ой, ну прям… Давай колись! — настаивала Анна.
Послышался удар часов.
