У меня есть приятельница, которая ни разу в жизни не мучилась похмельем. Легкое, как пена, недомогание, едва ощутимая тошнота, жажда первые десять минут после пробуждения – вот и все, что она испытывала.
Однажды мы ждали ее в кафе, и она приехала пьяной в лоскуты. Пила с часа дня. Весь вечер она уничтожала вино, хоть все и уговаривали ее передохнуть. Она уходила в туалет, и появлялась у барной стойки с тремя пустыми бокалами. В конце концов она познакомилась с молодым человеком, и как мы ни звали ее домой, не желала оставлять пост у бара.
На следующий день она могла лишь произнести, что пила до девяти утра и что ей подмешали наркотики. Я испугалась, но чуть позже догадалась, что это просто-напросто первое в ее жизни настоящее похмелье.
У Никиты была мысль, что он подхватил дефицит иммунитета, и теперь каждый день у него появляется новая болезнь.
– Даже и не знаю, что я здесь делаю, – сказала я.
– Как Саша? – поинтересовался он.
– Никита, ну я не понимаю, зачем тебе все это нужно? Как ты можешь страдать, если тебе не нужны эти отношения? Ты же… Это ведь Саша старалась, а у тебя были девки всякие…
Никита сопел, пыхтел, диагностировал астму – ему и правда трудно стало дышать, но я уверенно заявила, что это нервное – моя сестра устраивала такие сцены каждый день – и протянула ему пакет. Туда надо было дышать, вдыхая углекислый газ. Очень успокаивает.
Никита думал, что его независимость, самостоятельность делают его взрослым. Но он был несмышленым самонадеянным дурачком, который все знает о машинах и ничего не знает о чувствах. Он пренебрегал тем, без чего не мог жить. Почему-то он считал, что те, кто его любит, будут с ним всегда. А они то и дело уходили. Он думал, что ему хорошо так, как есть, но Саша изменила что-то в его жизни – и только когда она ушла, Никита ощутил, что жизнь никогда не будет как прежде – это будет жизнь без Саши.
Он любил ее, но не хотел любить, потому как это оказалось слишком тяжело – признать, что ты зависишь от другого человека.
С Никитой у меня тогда возникла одна из тех причудливых форм близости, когда вас с кем-то сплачивает нечто стыдное, вроде того, как одну мою знакомую вырвало прямо в бассейне.
Он был некрасив и жалок в своих терзаниях. Хотел, чтобы его научили плакать.
– Оставь ее в покое, – уговаривала я. – Ты никогда не изменишься.
– Но ведь можно что-то придумать… – сопел Никита.
– Не-а… Можно перестать ее мучить.
Миша предложил Саше выйти за него замуж. Она растерялась.
– Ты же не собираешься?.. – Я смотрела на нее с ужасом.
– Да что ты! – вздрогнула Саша.
Мы все не хотели замуж. У нас были большие планы – Саша уже знала, какие, я только мечтала, но свадьба в них не вписывалась. Никто не хотел разводить эту канитель, никто не хотел называться женой. Может, Настя. Или она просто любила вечеринки – дни рождения, свадьбы…
Даже Вика не хотела. Ей нравилось быть любовницей. Она любила свободные вечера, она не собиралась отмечать праздники с одним и тем же человеком. Нам казалось, что таких, как мы, целый мир – но мы просто общались с себе подобными.
Тысячи девушек хотели, чтобы их поскорее позвали за мужа, им плевать было на карьеру, они грезили о платье в виде пирожного безе, о веточках в прическах.
А мы были уверены, что чувства нельзя подчинить законам.
Мы же всего-то и хотели, что покорить весь мир.
Мы презирали тех женщин, которые ровно в шесть складывают добро в сумочку и спешат домой, готовить мужу обед. Мы хохотали над девушкой нашего друга, которая просыпается в пять утра, чтобы замариновать какое-то там восхитительное мясо. Мы орали на нашу подругу, которая оттирала все в квартире, как Золушка – потому что ее молодой человек на этом настаивал. Убираться ей не нравилось, но срабатывал некий инстинкт, который подсказывал, что сидеть часами за компьютерными играми, смотреть «Дом-2», кричать: «Сходи за сигаретами!» должен он, а она должна готовить, драить кафель на балконе и выискивать по углам его покрытые мхом носки.
– Ну и погода… – вздыхала подруга, глядя субботним сентябрьским утром на дождь за окном.
– Отличная погода для уборки! – жизнерадостно откликался ее молодой человек, потягиваясь в кровати.
Мы не знали, что происходит по ту сторону баррикад, в мире этих женщин.
Но жизнь так устроена, что ты либо держишься своей точки зрения и превращаешься с годами в закоренелого чудика, либо принимаешь все многообразие вариантов и стараешься поменьше осуждать других за то, что они не такие, как ты.
Я с детства была влюблена в одного режиссера. Конечно, заочно. В нем можно было без труда заметить ту легкость и небрежность, которая выделяет людей, обрекших себя на успех и богатство – он был очаровательно самоуверен, ухожен, изнежен.
И больше всего нас, поклонниц, смущала его жена – толстенькая, всегда лохматая, одетая с поразительным безвкусием клуша. Давным-давно она была актрисой – и не самой безнадежной, но ее карьера увяла, едва она вышла замуж.
Они жили вместе двадцать два года.
Я познакомилась с ее племянницей, милой девицей, студенткой ВГИКа.
Племянница рассказала об их жизни. Режиссер уезжает на съемки, но уже через неделю звонит в страхе и ужасе:
– Ничего не получается! Я проклят! Мы обречены!
Его жена тут же мчится на помощь, вычитывает сценарий, улещивает актеров, организует быт, кого-то увольняет, кого-то нанимает. Как жена офицера живет с ним на съемных квартирах, в гостиницах, в фургонах.
Режиссер, гений, может заблудиться в магазине. Может не найти вызванное такси. Она водит его за руку.
Племянница привела меня в их дом, и неожиданно, против моего желания, эта жена с большой буквы, эталон самоотречения, несостоявшаяся Чурикова, мне понравилась.
Пухленькая, энергичная, необыкновенно умная и настоящая.
– Вы не жалеете, что отказалась от карьеры? – набравшись храбрости, спросила я.
Почему-то мне легко было разговаривать с ней на неделикатные темы.
– Поверь, я никогда и не мечтала, что стану домохозяйкой, – призналась она. – Но ты понимаешь, мы были в Индии, там идешь по улице и видишь этих нищих, они умирают, грязные, голодные… И ты думаешь: «Что за черт? Какая еще карьера? О чем я думаю? Эти люди гибнут, а у меня все есть!»
Конечно, в ее словах была доля лукавства, потому что никак не связаны бомбейские нищие с актерской карьерой, но она наслаждалась своей жизнью, и у нее был важный аргумент – ее нервный муж не стал бы тем, кем его знают миллионы поклонников, без нее. В отличие от него она умела просто наслаждаться жизнью – каждый день, пусть и за его счет.
– Я люблю его. А теперь представьте… – обращалась она к нам. – Что мне пришлось бы переживать не только за его успехи и неудачи, но еще и за свои. Если ты актер, то каждый день ждешь, что вот придет слава, я стану великим – и вся твоя жизнь проходит в этом ожидании. Я работала как лошадь, я любила театр, кино, но поняла, что упускаю что-то очень важное. Все эти интриги, критика – ты подсаживаешься на них.
