— Бумаги из того сейфа, что внизу? — спросил Пуаро.
— Да, мсье. Ее деловые бумаги.
— И они все были внизу в сейфе?
Его настойчивость заставила Элизу покраснеть.
— Я следовала наставлениям мадам, — повторила она и упрямо
поджала губы.
— Так, это-то я знаю, — сказал Пуаро, улыбаясь. — Но ведь
бумаг в сейфе не было. Не правда ли? Этот сейф слишком уж старый, даже любитель
мог открыть его. Бумаги хранились где-то в другом месте... Может, в спальне
мадам?
Элиза мгновение молчала, затем сказала:
— Да, мсье. Мадам всегда делала вид перед клиентами, будто
бумаги хранятся в сейфе, но на самом деле все находилось в спальне.
— Вы нам покажете, где именно?
Элиза встала, и мужчины последовали за ней.
Спальня — достаточно просторная комната — была так
заставлена богатой тяжелой мебелью, что негде было повернуться.
В углу стоял огромный старинный сундук. Элиза подняла крышку
и вынула старомодное платье из шерсти альпака, с шелковой нижней юбкой. На
внутренней стороне платья был глубокий карман.
— Бумаги хранились здесь, мсье, — сказала Элиза. — Они
лежали в большом запечатанном конверте.
— Вы мне ничего не сказали об этом, когда я вас расспрашивал
три дня назад, — резко, с нескрываемой обидой и злостью сказал Фурнье.
— Я прошу прощения, мсье. Вы спросили меня, где бумаги. Я
ответила вам, что сожгла их. Это была правда. А где хранились эти бумаги мне
казалось неважным.
— Верно, — сказал Фурнье. — Но вы-то понимаете, мадмуазель
Грандье, что бумаг сжигать не следовало?
— Я повиновалась приказаниям мадам, — угрюмо ответила Элиза.
— Знаю, вы старались делать все как можно лучше, — сказал
Фурнье успокаивающе. — А теперь я хочу, чтобы вы выслушали меня очень
внимательно, мадмуазель: мадам убита. Возможно, что ее убил кто-то, о ком она
знала нечто позорное. И это «нечто» могло заключаться в бумагах, которые вы сожгли.
Я хочу задать вам один вопрос, мадмуазель. И отвечайте на него не раздумывая.
Возможно, — а по-моему, это и вполне вероятно — вы просмотрели бумаги, прежде
чем отправили их в огонь. Если это так, то никто не станет ни упрекать, ни
порицать вас. Напротив, любая информация, которую вы получили из этих бумаг,
может сослужить огромную службу полиции и будет иметь решающее значение для
предания убийцы правосудию. Поэтому, мадмуазель, не бойтесь сказать правду.
Смотрели вы бумаги перед тем, как сжечь их?
Элиза дышала прерывисто, с напряжением. Она подалась вперед
и упрямо повторила:
— Нет, мсье. Я ни во что не заглядывала. Я ничего не читала.
Я сожгла конверт, не снимая печати.
Глава 10
Черная записная книжка
Фурнье мрачно смотрел на нее минуту-две, затем,
обескураженный, отвернулся.
— Жаль, — сказал он. — Вы действовали честно, мадмуазель, но
все же очень, очень жаль. — Он сел и вытащил из кармана записную книжку. —
Когда я допрашивал вас раньше, мадмуазель, вы сказали, что не знаете имен
клиентов мадам. А сейчас говорите о том, что они хныкали, протестовали...
Значит, кое что вы знаете о клиентах мадам Жизели?
— Сейчас объясню, мсье. Мадам никогда не называла имен. Она
никогда не обсуждала свои дела. Может же быть такая замкнутость свойственна человеку,
не так ли? Но отдельными восклицаниями она высказывала свое мнение, делала
замечания. Порою, очень редко, правда, мадам разговаривала со мной, будто сама
с собою.
Пуаро весь обратился в слух.
— Если бы вы привели пример, мадмуазель... — попросил он.
— Погодите... Ах, да!.. Ну, вот, например, приходит письмо —
Мадам вскрывает его. Смеется коротким, сухим смешком. И говорит: «Вы хнычете и
плачетесь, моя дорогая леди. Ничего, все равно вам придется платить». Или
обращается ко мне: «Какие глупцы! Ну и глупцы! Думают, я стану ссужать им
большие суммы без гарантии! Осведомленность — вот мои гарантии, Элиза!
Осведомленность — это власть!» Примерно так она и говорила.
— А вы видели когда-нибудь клиентов мадам?
— Нет, мсье, очень-очень редко. Понимаете, они приходили
только на первый этаж, и чаще всего после наступления сумерек.
— Была ли мадам в Париже перед поездкой в Англию?
— Она возвратилась в Париж только накануне, в полдень.
— А куда же она ездила?
— В течение двух недель она была в Довиле, в Ле Пине, на
Пари-Пляж и в Вимере — ее обычное сентябрьское турне.
— Теперь подумайте, мадмуазель, не говорила ли она вам
чего-нибудь такого, что могло бы оказаться для нас полезным?
Элиза немного подумала. Затем покачала головой.
— Нет, не припоминаю, мсье, — сказала она. — Ничего такого
не могу припомнить. Мадам была в настроении. Сказала, что дела идут хорошо. Ее
турне было доходным. Затем велела мне позвонить в «Юниверсал эйрлайнз компани»
и заказать билет на завтра на самолет в Англию. Билетов на утро уже не было, но
она получила билет на двенадцатичасовой рейс.
— Она не сказала, зачем летит в Англию? Какие-то срочные
дела?
— О, нет, мсье. Мадам довольно часто отлучалась в Англию. О
поездке обычно сообщала мне накануне.
— В тот вечер у мадам были клиенты?
— Кажется, кто-то был. Но я не уверена, мсье. Жорж,
возможно, знает лучше. Мне мадам ничего не сказала.
Фурнье вытащил из кармана фотографии — в большинстве
моментальные снимки свидетелей, выходивших от следователя.
— Узнаете ли вы кого-нибудь из них, мадмуазель?
Элиза взяла снимки, просмотрела все по очереди, покачала
головой:
— Нет, мсье.
— Тогда придется спросить у Жоржа.
— Да, мсье. Но, к несчастью, у Жоржа неважное зрение. А
жаль...
Фурнье поднялся.
— Ладно, мадмуазель, мы уходим. Но вы совершенно уверены,
что ни о чем, абсолютно ни о чем не позабыли упомянуть?
— Я? Но... Но что же это может быть? — встревожилась Элиза.
— Все понятно, пойдемте, мсье Пуаро? Прошу прощения, вы
что-то ищете?
Пуаро действительно бродил по комнате, рассеянно ища что-то.
— Да, — сказал Пуаро. — Я ищу то, чего здесь нет. Я не вижу
здесь ни одной фотографии! Где фото родных мадам Жизели? Членов ее семьи?
