— Как, черт возьми, вы об этом узнали? — гневно вскричал мистер
Райдер.
Эркюль Пуаро улыбнулся:
— Во всяком случае, это правда.
— Довольно верно, но я вовсе не желаю, чтобы это стало
достоянием гласности.
— Я буду само благоразумие, уверяю вас.
— Странно, — задумался мистер Райдер, — как порою из-за
ничтожной суммы можно попасть в беду. Оказавшись в критическом положении,
человек стремится! раздобыть хоть немного денег, не то он полетит к чертям
вместе со своей кредитоспособностью! Да, дьявольски чудовищно. Деньги странная
вещь. Кредит — тоже вещь не менее странная. И, коль на то пошло, то и жизнь —
странная штука! Между прочим, вы по этому поводу и хотели меня видеть?
— Это деликатный вопрос. Я слышал — в силу своей профессии,
понимаете ли, — что, несмотря на ваши решительные отрицания, у вас все-таки
были кое-какие дела с Жизелью.
— Кто сказал? Это ложь, отвратительная ложь! Я никогда не
видел этой женщины! Это гнуснейшая клевета!
Пуаро задумчиво посмотрел на него, покачал головой.
— Ах, — вздохнул он. — Нужно будет проверить. Выть может,
допущена какая-то ошибка.
— Нет, подумать только! Вздумали уличить меня в связях со
всякими ростовщиками! Светские дамы с карточными долгами — вот это по их
части!..
Пуаро встал:
— Прошу извинить, если меня дезинформировали. — Он
остановился у двери: — Между прочим, почему вы назвали доктора Брайанта
доктором Хаббардом?
— Будь я проклят, если знаю. Просто... Ах да, наверное,
из-за его флейты. Помните детские стишки? Про собаку Старой Матушки Хаббард? «А
когда она вернулась, он играл на флейте». Странно, как можно путать имена!..
— Ах да, флейта... Психологически ваша обмолвка весьма для
меня любопытна... Психологически!..
Мистер Райдер фыркнул при слове «психологически». Оно в его
понятии соотносилось с тем, что он называл «дурацкими измышлениями
психоанализа». И он с подозрением проводил Пуаро долгим взглядом.
Глава 19
Визит мистера Робинсона
Графиня Хорбари сидела перед туалетным столиком в своей
спальне в доме № 315, Гросвенор-сквер. Перед нею разложены были золоченые
массажные щетки, флаконы и коробочки, баночки с кремом для лица и с пудрой —
словом, все предметы, необходимые для утонченной косметической живописи. Но
посреди всего этого роскошного изобилия леди Хорбари сидела с пересохшими
губами и неприличествующими ее облику пятнами нерастертых румян на щеках. В
четвертый раз она перечитывала письмо:
«ГРАФИНЕ ХОРБАРИ КАСАТЕЛЬНО ПОКОЙНОЙ МАДАМ ЖИЗЕЛИ.
МИЛОСТИВАЯ ГОСУДАРЫНЯ, Я ЯВЛЯЮСЬ ВЛАДЕЛЬЦЕМ ОПРЕДЕЛЕННЫХ
ДОКУМЕНТОВ, ранее принадлежавших покойной. Если вы или мистер Раймонд Барраклоу
заинтересованы в деле, я буду вынужден просить Вас о встрече для обсуждения
вопроса.
Или, возможно, Вы предпочтете, чтобы я обратился к Вашему
супругу?
Искренне Ваш Джон Робинсон».
Глупо перечитывать одно и то же снова и снова... Но ведь
слова в зависимости от отношения к ним могут менять значение. Она взяла
конверт, вернее, два конверта: первый с подписью «Лично», второй — со словами
«Лично и совершенно секретно».
«Лично и совершенно секретно»... Какое бесстыдство!
Старая лгунья француженка клялась «всеми мерами оберегать
репутацию своих клиентов в случае своей неожиданной смерти»...
К черту ее!.. Адская, бессмысленная жизнь...
«Боже мой, нервы, — подумала Сисели. — Нехорошо...
Неладно...»
Дрожащая рука потянулась к флакону с золотой пробкой...
Так. Теперь она может думать! Что делать? Встретиться,
конечно.
Хотя где же ей добыть денег? Может, повезет на Карлос-стрит?
Но подумать об этом будет время и позже. Надо встретиться с
этим Робинсоном, выяснить, что же ему известно.
Она подошла к письменному столу и быстро набросала крупным,
несформировавшимся почерком:
«ГРАФИНЯ ХОРБАРИ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ СВОЕ ПОЧТЕНИЕ МИСТЕРУ ДЖОНУ
РОБИНСОНУ И СОГЛАСНА ПРИНЯТЬ ЕГО, ЕСЛИ ОН ЖЕЛАЕТ, ЗАВТРА УТРОМ В ОДИННАДЦАТЬ
ЧАСОВ»...
— Годится? — спросил Норман. Он слегка покраснел под
пристальным взглядом Пуаро.
— Давайте прямо называть вещи своими именами! — сказал
Пуаро. — Что еще за комедию вы вздумали тут разыгрывать?
Норман Гэйль покраснел еще больше.
— Вы говорили, небольшой маскировки достаточно, —
пробормотал он.
Пуаро вздохнул, затем взял молодого человека под локоть и подвел
к зеркалу.
— Взгляните на себя, — сказал он. — Вот все, о чем я прошу:
взгляните на себя! Как вы думаете, кто вы? Санта Клаус, наряженный. Чтобы
развлекать ребятишек? Согласен, ваша борода не белая; нет, она черная
подходящий цвет для злодеев. Но зато какая борода! Ведь она небо уморит!
Дурацкая борода, друг мой! И к тому же прикреплена самым неумелым и неловким
образом! Теперь ваши брови. У вас что, пристрастие к фальшивым волосам?
Резиновым духом тянет за несколько ярдов! А если вы воображаете, что никто не
сообразит, что у вас поверх зуба наклеен кусок лейкопластыря, то вы
заблуждаетесь! Друг мой, это не по вашей части, решительно не по вашей, играть
какую бы то ни было роль!..
— Но я довольно много играл в любительских спектаклях... —
задохнувшись, сказал Норман Гэйль.
— С трудом можно поверить. Во всяком случае, полагаю, там
вам не позволяли самому гримироваться. Даже при огнях рампы ваша внешность была
бы исключительно неубедительной. А на Гросвенор-сквер, да еще при дневном
свете!.. Нет, mon ami, — сказал Пуаро. — Вы не комедиант. Я хочу, чтобы, глядя
на вас, леди пугалась, а не помирала со смеху. Я вижу, что оскорбляю вас,
говоря так. Очень сожалею, но в данном случае поможет только правда. Возьмите
вот это и вот это... — Пуаро пододвинул Норману баночку с краской. — Идите в
ванную, и пора кончать дурачиться.
Подавленный, Норман Гэйль повиновался. Когда через четверть
часа он появился, раскрашенный яркой краской кирпичного цвета, Пуаро
одобрительно кивнул:
— Tres bien. Фарс окончен. Начинаются серьезные дела.
Разрешаю вам обзавестись небольшими усиками. Но, с вашего позволения, я
прикреплю их сам. Вот так. Теперь расчешем волосы на пробор — вот так. Вполне
достаточно. А сейчас я проверю, как вы знаете свою роль.
Он внимательно прослушал, затем кивнул:
