— Мы никогда не запираем, — пробормотал он, заикаясь. —
Понимаете, как раз теперь.., мы все время там. Я.., кто бы мог подумать…
— А на ночь тоже не запираете?
— Нет, запираем.., все комнаты запираем. Ключи висят в
гостиной.
— Значит, их может взять каждый, у кого есть от нее ключ?
— Да.
— Вероятно, это самый обычный ключ?
— О да.
— Может быть, мисс Джонсон сама взяла кислоту из
лаборатории? Никто не знает? — спросил капитан Мейтленд.
— Нет, она не брала, — громко заявила я.
И почувствовала, как кто-то предостерегающе коснулся моей
руки — рядом со мной стоял Пуаро.
И тут произошло нечто ужасное.
Собственно говоря, ужасного ничего не было, просто то, что
случилось, потрясло нас своей неуместностью.
Во двор вкатился автомобиль, из которого выпрыгнул низенький
человечек. На нем был тропический шлем и короткая теплая полушинель.
Он бросился к доктору Лайднеру, стоявшему рядом с доктором
Райли, и горячо пожал ему руку.
— Наконец-то, mon cher, — прокричал он. — Рад видеть вас. В
субботу после обеда проезжал мимо.., по пути к итальянцам в Фуджим. Заехал на
раскопки — ни одного европейца, а я — увы! — по-арабски ни слова. Зайти в дом
не было времени. Сегодня утром, в пять, выехал из Фуджима.., два часа здесь с
вами.., потом снова в путь. Eh bien, как идут раскопки?
Просто ужасно!
Этот оживленный тон, деловитая озабоченность — все это будто
из другого мира! Но незнакомец, исполненный веселой доброжелательности, ничего
не замечал и не чувствовал.
Неудивительно, что доктор Лайднер сумел выдавить лишь нечто
нечленораздельное и бросил умоляющий взгляд на доктора Райли.
Доктор, разумеется, оказался на высоте.
Он отвел коротышку в сторону (как я потом узнала, это был
археолог-француз Вернье, который вел раскопки на островах в Эгейском море) в
сторону и все ему объяснил.
Вернье был потрясен. Последние дни он провел вдали от
цивилизации, на раскопках у итальянцев, и ничего не слышал.
Он принялся расточать соболезнования и извинения, подбежал к
доктору Лайднеру и обеими руками начал трясти ему руку.
— Какая трагедия! Боже мой, какая трагедия! У меня нет слов.
Mon pauvre college!
[44]
Воздев руки в бессильной попытке выразить обуревавшие его
чувства, коротышка бросился в автомобиль и укатил.
По-моему, ничего ужаснее придумать невозможно, чем этот
неожиданный комический эпизод, вторгшийся в трагедию.
— А теперь, — решительно сказал доктор Райли, — завтракать.
Я просто настаиваю на этом. Пойдемте, Лайднер, вам надо поесть.
На доктора Лайднера жалко было смотреть. Мы все вместе пошли
в столовую, где был накрыт траурный стол. Горячий кофе и яичница оказались
весьма кстати, хотя, честно говоря, есть никому не хотелось. Доктор Лайднер
едва пригубил кофе и сидел, задумчиво кроша хлеб. Лицо у него было серое,
совершенно потерянное, искаженное гримасой страдания.
После завтрака капитан Мейтленд приступил к делу.
Я рассказала ему, как проснулась, услышав стон, как
бросилась в комнату мисс Джонсон.
— Так вы говорите, стакан валялся на полу?
— Да. Должно быть, она глотнула из него, и он выпал у нее из
рук.
— Он был разбит?
— Нет, он упал на коврик (боюсь, он теперь безнадежно
испорчен). Я подобрала стакан и поставила на стол.
— Рад, что вы нам это сказали. На стакане отпечатки пальцев
двух людей. Одни, несомненно, принадлежат мисс Джонсон. А другие, должно быть,
ваши. Продолжайте, пожалуйста.
Я старательно описала, что и как было сделано мною, тревожно
ища взглядом одобрения у доктора Райли. Он согласно кивнул.
— Вы сделали все возможное, — сказал он. И хоть я была
твердо уверена, что поступила правильно, все же с облегчением вздохнула, услышав
его слова.
— Знаете ли вы точно, что она выпила? — спросил капитан
Мейтленд.
— Нет… Но это, конечно, едкая кислота.
— Как по-вашему, мисс Ледерен, мисс Джонсон ее выпила
сознательно? — с ударением спросил капитан Мейтленд.
— О нет! — вскричала я. — Мне это и в голову не приходило.
Не знаю, право, откуда у меня явилась такая уверенность.
Отчасти, наверное, причиной тому случайно брошенные слова Пуаро: “Убийство
входит в привычку” — я это слишком хорошо запомнила. И потом, кто же станет
совершать самоубийство таким чудовищным способом.
Я выложила капитану Мейтленду свои соображения, и он
глубокомысленно кивнул.
— Согласен, обычно выбирают другие способы, — сказал он. —
Но если допустить, что человек не в себе, а кислота у него всегда под рукой, —
вот вам и объяснение.
— А разве она была так уж не в себе? — с сомнением сказала
я..
— Миссис Меркадо говорит — да. Говорит, что вчера за обедом
мисс Джонсон держалась очень странно — едва отвечала, когда к ней обращались.
Миссис Меркадо совершенно уверена, что мисс Джонсон была сама не своя и что,
вероятно, мысль покончить с собой уже тогда пришла ей в голову.
— Нет, никогда этому не поверю, — решительно сказала я.
Миссис Меркадо! Подумать только! Вот коварная, злобная
кошка!
— А что вы думаете?
— Что ее убили, — решительно сказала я. Следующий его вопрос
прозвучал необычно резко, у меня даже возникло чувство, будто я в полицейском
участке:
— Причины?
— Мне кажется, это куда более вероятно.
— Это ваше сугубо личное мнение. Разве были причины убивать
мисс Джонсон?
— Были. Она кое-что обнаружила. Я слово в слово повторила
ему наш разговор на крыше.
— Она отказалась сообщить вам, что это было?
— Да. Сказала только, что должна хорошенько все обдумать.
— И она была очень взволнована?
— Очень.
— Стало быть, “как проникнуть внутрь”… — озадаченно повторил
капитан Мейтленд, хмуря брови. — И вы совсем не догадываетесь, что было у нее
на уме?
