В первый момент я подумала, что давно не встречала такого
красавца. Да полно, так ли это, тут же пришло мне в голову. Можно ли назвать
красивым человека, у которого лицо точно обтянутый кожей череп? И тем не менее
он был необычайно красив. Кожа и впрямь туго обтягивала кости лица, но какого
прекрасного лица! Линии носа, лба, подбородка были столь безукоризненны, столь
совершенны, что казались изваянными рукою мастера. И с этого худого загорелого
лица смотрели сияющие ярко-синие глаза, каких я сроду не видывала. Росту в нем
было, вероятно, около шести футов
[8]
, и я бы дала ему лет сорок.
Доктор Лайднер сказал:
— Это мистер Кэри, наш архитектор. Мистер Кэри, пробормотав
что-то любезное приятным глуховатым голосом, занял свое место подле миссис
Меркадо.
— Боюсь, чай совсем остыл, мистер Кэри, — сказала миссис
Лайднер.
— О, не беспокойтесь, миссис Лайднер. Сам виноват, что
пришел так поздно. Хотел закончить чертеж стен.
— Джем, мистер Кэри? — проворковала миссис Меркадо.
Мистер Рейтер придвинул ему тосты.
Я вспомнила слова майора Пеннимена: “Может быть, вам станет
понятнее, если я скажу, что уж слишком вежливо они передавали друг другу
кушанья за столом”.
Право, было во всем этом что-то странное. Что-то уж слишком
чопорное. Можно подумать, что за столом собрались едва знакомые люди, а ведь
они знали друг друга, — во всяком случае, некоторые из них, — не первый год.
Глава 6
Первый вечер
После чая миссис Лайднер повела меня в мою комнату.
Думаю, здесь весьма уместно описать расположение комнат. Это
несложно, тем более что приложенный мною план существенно облегчает задачу.
Двери, расположенные по обеим сторонам большой открытой веранды, ведут в
основные покои здания. Правая дверь открывается в столовую, где мы пили чай,
левая — в такую же точно комнату (на плане она помечена мною как “гостиная”),
которая служила нам общей комнатой и отчасти рабочим кабинетом. Здесь делались
зарисовки, эскизы, (кроме чисто архитектурных чертежей), сюда приносили для
склеивания наиболее хрупкую драгоценную керамику. Пройдя через гостиную, вы
попадаете в так называемую “музейную” комнату, или просто “музей”, уставленный
шкафами с полками и ящичками, столами и стендами, куда раскладывались и где
хранились все археологические находки. Из “музея” можно выйти только через
гостиную.
Рядом с “музеем” находилась спальня миссис Лайднер с одной
дверью, выходящей во внутренний двор. Здесь, как и во всех комнатах этого
крыла, два запертых на засовы окна, которые смотрят на вспаханное поле. В
соседней комнате, расположенной уже в восточном крыле здания, помещался доктор
Лайднер. Здесь тоже только одна дверь, выходящая во двор; таким образом,
комната доктора никак не сообщается со спальней миссис Лайднер. Рядом комната,
предназначенная для меня, затем идут спальни мисс Джонсон и мистера и миссис
Меркадо, с которыми граничат так называемые ванные комнаты. (Когда я однажды
упомянула о них в присутствии доктора Райли, он закатился смехом. Коль скоро,
сказал он, вы привыкли к водопроводу и канализации, трудно называть ванными
грязные каморки, где вместо ванн — оловянные тазы и бидоны из-под керосина,
наполненные мутной водой.) Это крыло здания было пристроено доктором Лайднером
к старому арабскому дому. Спальни здесь все одинаковые — в каждой окно и дверь,
выходящие во внутренний двор.
В северном крыле находились чертежная комната, фото— и
химическая лаборатории.
По другую сторону открытой веранды — столовая. Дверь из нее
ведет в контору, где хранились разные документы, составлялись каталоги,
описывались археологические находки, здесь же стояла и пишущая машинка. Затем
шла спальня отца Лавиньи. Это одна из двух самых больших комнат, вторую, точно
такую же, занимала, как я уже упомянула, миссис Лайднер. Отец Лавиньи обычно
использовал свою комнату как рабочий кабинет и расшифровывал, — кажется, так
это называется, — здесь свои таблички.
В юго-западном углу здания расположена лестница, ведущая на
крышу. Западное крыло тоже состоит из нескольких комнат. Первая из них — кухня,
затем идут четыре небольших спальни, которые занимали молодые люди — Кэри,
Эммет, Рейтер и Коулмен.
В северо-восточном углу здания находилась комната для
фотографирования, при ней темная каморка. Затем шла лаборатория и, наконец,
единственный вход во внутренний двор — широкие ворота с арочным перекрытием,
через которые мы и въехали сюда. За воротами находились бараки, где жила
прислуга из местных жителей, караульное помещение, конюшни для лошадей, на
которых привозили воду, и прочие службы. По правую руку от ворот располагалась,
как я уже упоминала, чертежная комната и две так называемых ванных, которые и
замыкали северное крыло здания.
Я здесь специально так подробно описала расположение комнат,
чтобы уже больше не возвращаться к этому вопросу.
Миссис Лайднер, повторяю, сама мне все показала, а потом
повела в мою комнату, выразив надежду, что я не буду испытывать там никаких
неудобств.
Комната была миленькая, хотя и весьма скромно меблированная:
кровать, комод, умывальник, кресло.
— Перед ленчем, обедом, ну и, разумеется, по утрам бой будет
приносить вам горячую воду. Если же она понадобится вам в другое время,
отворите дверь, хлопните в ладоши, а когда появится бой, скажите ему “gib mai
har”
[9]
. Сможете запомнить?
Я ответила, что, пожалуй, смогу, и, слегка запинаясь,
повторила фразу.
— Прекрасно. Но не робейте, кричите во весь голос. Если
говорить так, как мы привыкли у себя, в Англии, арабы ничего не поймут.
— Потешная штука эти языки, — сказала я. — Просто
удивительно, как их много и какие они разные.
Миссис Лайднер улыбнулась:
— В Палестине есть церковь, где “Отче наш” написана,
помнится мне, на девяноста разных языках.
— Подумать только! — воскликнула я. — Надо написать об этом
моей тетушке, то-то старушка удивится.
Миссис Лайднер рассеянно потрогала кувшин, тазик, чуть
подвинула мыльницу.
— Я очень надеюсь, что вам здесь понравится, — сказала она,
— и вы не будете слишком скучать.
— Я редко скучаю, — заверила я ее. — Ведь жизнь так коротка.
Она не отвечала, задумчиво передвигая туда-сюда то кувшин,
то мыльницу.
Внезапно она остановила на мне взгляд своих темно-лиловых
глаз.
