И тогда с ее плеч спадет бремя.
Кто-то вежливо кашлянул. Гленда догадалась, что это Натт, потому что только Натт умел кашлять так вежливо.
– Да, мистер Натт?
– Мистер Трев попросил меня передать письмо мисс Джульетте, мисс Гленда, – сказал Натт, который, видимо, уже давно ждал на лестнице. Он протянул письмо, словно обоюдоострый меч.
– Она еще не пришла, – ответила Гленда, когда Натт двинулся вслед за ней по ступенькам, – но я положу письмо на полку, где она его непременно увидит.
Она посмотрела на Натта и обнаружила, что его взгляд неотрывно устремлен на полку с пирогами.
– Э… кажется, я сделала на один пирог больше, чем нужно. Не поможете ли убрать его отсюда?
Натт благодарно кивнул, взял пирог и заспешил прочь.
Оставшись одна, Гленда взглянула на конверт. Он был самый дешевый, из тех, что как будто делаются из переработанной туалетной бумаги. И довольно пухлый.
По какой-то необъяснимой причине Гленда вдруг вспомнила, что клей на этих конвертах обычно очень скверный – если хочешь его запечатать, гораздо надежнее найти человека, страдающего от сильного насморка. Такой конверт ничего не стоит вскрыть, прочитать письмо, потом выковырнуть из уха немного серы – и никто не заметит.
Но читать чужие письма – очень, очень дурно.
Гленда прокрутила эту мысль в голове раз пятнадцать, прежде чем в Ночную Кухню вошла Джульетта, повесила пальто на крючок и надела фартук.
– Один парень в омнибусе читал газету, и я была на первой странице! – выпалила она.
Гленда кивнула и протянула ей «Таймс».
– Ага, это, типа, точно я, – сказала Джульетта, склонив голову набок. – Ну и что теперь будем делать?
– Открой уже письмо! – крикнула Гленда.
– Что? – переспросила Джульетта.
– Э… Трев прислал тебе письмо, – сказала Гленда, схватила конверт с полки и протянула подруге. – Может быть, прочтешь прямо сейчас?
– Ой, он, наверное, просто дурью мается.
– Нет! Ну, читай скорее! Я даже не пыталась его открыть!
Джульетта взяла конверт. От прикосновения он открылся. «Он даже не заклеен! – подумала худшая половина Джульетты. – Я просто могла взять и прочесть!»
– Я не могу читать, когда ты так близко стоишь, – пожаловалась Джульетта.
Некоторое время она шевелила губами и наконец сказала:
– Ниче не понимаю. Тут, типа, все какие-то длинные слова. Зато клевый почерк с завитушками. А вот тут сказано, что я похожа на летний день. Это че значит? – Она сунула письмо подруге. – Прочитай, пожалуйста, Гленди. Ты же знаешь, у меня, типа, с длинными словами проблемы.
– Я сейчас немного занята, но раз уж ты просишь… – ответила Гленда.
– Я в первый раз получила письмо, которое не целиком написано печатными буквами, – сказала Джульетта.
Гленда села и принялась читать. Многолетнее чтение любовных романов, которые даже она сама признавала скверными, внезапно принесло плоды. Письмо выглядело так, как будто кто-то открыл кран в бассейне поэзии, после чего легкомысленно отправился в отпуск. Но слова и впрямь были чудесные. Например, «воздыхатель» – несомненный признак поэзии, и еще кое-что про цветы, и всякие мольбы в замысловатой словесной упаковке. Спустя некоторое время Гленда вытащила носовой платок и принялась обмахиваться.
– Ну, так че там? – спросила Джульетта.
Гленда вздохнула. С чего бы начать? Как говорить с Джульеттой про сравнения, метафоры и поэтические вольности, преподнесенные красивым почерком с завитушками?
Она собралась с духом.
– Ну… если коротко, то здесь сказано примерно следующаее: ты мне нравишься, ты очень клевая, давай куда-нибудь сходим вместе, и никаких фиглей-миглей, зуб даю. И три крестика вместо подписи.
Джульетта расплакалась.
– Как… краси-иво! Представляю, как он, типа, сидел и все это писал… для меня! Настоящие стихи… для меня! Я положу их под подушку, вот что.
– Подозреваю, на это он и рассчитывал, – сказала Гленда и подумала: Тревор Навроде – поэт? Ну да, конечно.
Мочевой пузырь у Пепе был переполнен, а сам он оказался между молотом и наковальней, если можно было так выразиться, не оскорбляя мадам (поскольку лежал он между ней и стеной). Мадам спала и роскошно храпела, издавая классический многочастный храп, известный тем, кому выпадает счастье слушать его каждую ночь, как «хр-р, хр-р, хр-р-р, гр-р-р-рх». И вдобавок она лежала у него на ноге. В комнате царила непроглядная тьма. Пепе высвободил ногу, которая уже наполовину онемела, и отправился на поиски унитаза, которые, разумеется, начались с того, что он наступил на пустую бутылку. Она откатилась в сторону, а Пепе рухнул на спину. В темноте он пошарил вокруг, нашел бутылку, убедился, что она пуста – а вдруг повезет? – и наполнил ее, после чего на что-то поставил. Возможно, на стол, но в темноте и с точки зрения Пепе это с тем же успехом мог быть динозавр.
Послышался какой-то звук, выбивающийся из ритма виртуозного храпа. Должно быть, именно он и разбудил Пепе. Тот на ощупь нашел трусы и лишь с третьей попытки сумел надеть их нужной стороной и в нужном направлении. Трусы были холодные. Проблема с микрокольчугой заключалась в том, что, в конце концов, металл есть металл. С другой сторон, микрокольчуга не натирала и не нуждалась в стирке. Подержать пять минут над огнем – и вот тебе полная стерильность. И потом, у Пепе всегда были оригинальные представления по части нижнего белья.
Убедившись, что он готов встретиться с миром лицом к лицу – или, по крайней мере, с той частью мира, которой достаточно было лицезреть лишь верхнюю часть его туловища, – Пепе зашаркал к двери магазина, спотыкаясь и исследуя по пути все бутылки в надежде, что где-нибудь да остался глоток содержимого. Как ни странно, уцелело полбутылки портвейна. В бурю всякий порт хорош, подумал Пепе и позавтракал.
Дверь ходила ходуном. В ней было маленькое окошко, открыв которое персонал решал, впустить клиента или нет. В шикарном магазине вроде «Шоблы» нельзя продавать товар кому попало. Перед Пепе заметались туда-сюда несколько пар глаз: по ту сторону двери, соперничая за внимание, толкались несколько человек. Наконец кто-то сказал:
– Мы хотим видеть Жужу.
– Она отдыхает, – ответил Пепе. Это была удобная фраза, она могла означать что угодно.
– Ты видел картинку в «Таймс»? – спросил голос. – На, погляди!
И перед окошком появилось изображение Джульетты.
Черт подери, подумал Пепе.
– У Жужу был трудный день, – сказал он.
– Публика хочет знать о ней все, – сурово произнес кто-то.
Другой голос, менее агрессивный, вставил:
– Она просто чудо!
– О да. О да, – ответил Пепе, лихорадочно прикидывая в уме. – Но она очень замкнутая. У нее артистическая натура, понимаете?
