— Юлиан! — ахаю я, и вся моя радость мгновенно испаряется. — Ты что тут в такую рань делаешь?
— Пришел пожелать тебе доброго утра, милая сестрица. — Он косится на Жаметту: та уже успела уставиться на него большими глазами телушки. — Если позволишь, — говорит он, — мы поговорим наедине.
Она с разочарованным видом кланяется и исчезает; я даже не успеваю придумать предлог, чтобы оставить ее.
— Что такое? — принимаю я озабоченный вид.
Он не менее старательно делает непроницаемое лицо:
— Где ты была минувшей ночью?
Мое сердце болезненно стукается в ребра.
— Здесь, у себя в спальне… А ты-то где был?
Он пропускает мой вопрос мимо ушей:
— Тогда почему не отозвалась, когда я стучал?
— Я снотворное выпила, очень уж голова разболелась.
Выражение его лица несколько смягчается, он тянет руку поправить мне волосы.
— Знай я, что у тебя голова болела, нашел бы способ помочь.
В моем воображении возникают весы; на весах лежит множество моих секретов. Слишком много. Я игриво шлепаю его в грудь:
— В следующий раз стучи громче!
Юлиан улыбается, и я понимаю: поверил. Он берет мою руку и приникает к ней в долгом поцелуе. И пока это длится, я поневоле гадаю — в сотый раз! — каким образом монастырь уговорил меня вернуться в лоно семьи.
ГЛАВА 5
Целую неделю идет дождь. Мы обречены сидеть сиднем внутри замка, в обществе д'Альбрэ с его бесконечной подозрительностью, и к исходу недели сами начинаем потихоньку сходить с ума. Пожалуй, ко мне это относится даже больше, чем к остальным. Я должна — и жажду — исполнить два убиения, но как это сделать, когда под ногами путается столько народу?
У меня нет ничего, кроме времени, и я стараюсь наилучшим образом использовать его. Старательно взвешиваю все возможности. Сестра Арнетта полагала, что подбор оружия для меня был едва ли не труднейшим ее заданием. А все дело в том, что мало кому из прислужниц Смерти доводилось так долго жить в подобном обмане. В итоге она вручила мне почти дюжину ножей, большей частью длинных, с тонкими лезвиями: такие легко прятать. Четыре я утратила по дороге — приходилось оставлять их в телах жертв. Еще у меня имеется толстый золотой браслет, в котором прячется проволочка удавки. Хорошо бы арбалет или метательные диски, но, увы, их слишком трудно прятать. Или давать объяснения, если это оружие найдут.
Оба барона — союзники моего отца, и действовать следует тонко. Если за мной потянется вереница трупов, д'Альбрэ весь замок наизнанку вывернет, ища виноватого. Ножевую рану можно приписать стычке между воинами или ночному грабителю; с удавкой этого не получится. А уж если будет целых два «необъяснимых случая», тревожная подозрительность д'Альбрэ перейдет все границы!
Я не очень-то привержена ядам, но, когда требуется тонкость, ничего лучшего зачастую выдумать невозможно. Кроме того, Нант недавно пережил моровое поветрие; легко преподнести все так, как если бы эти люди просто заболели и умерли.
А вот доставить яд по назначению — дело куда более трудное. Нельзя просто подсыпать его в пищу, ведь они едят в общей трапезной. Я тут никого особо не жалую, но травить всех подряд вовсе не собираюсь… Во всяком случае, пока.
Я могла бы подсунуть в их спальни по свечке, пропитанной «ночными шепотами». Однако есть вероятность, что какой-нибудь бедолага-слуга зажжет их для господ и надышится ядовитых паров. Нет уж, хватит с меня убийства невинных!
Я уже подумываю, не навестить ли кого-то из отмеченных с графином отравленного вина, не заняться ли обольщением… Вот только с обоими этого не проделаешь. Да, пожалуй, даже и с одним — моя Жаметта в таком деликатном предприятии не помощница, а совсем наоборот. И Юлиан, с тех пор как застукал меня на северной башне, глаз не спускает.
Похоже, остается «силок святой Ардвинны» — яд, проникающий через кожу. Только придется как следует поразмыслить, какие предметы личного обихода наилучшим образом подходят для отравления. Я должна убедиться, что касаться их будут намеченные жертвы — и никто, кроме них.
В итоге выход из положения мне подсказывает Жюльер. Он очень брезглив и заботится о чистоте рук, и перчаток у него больше, чем у меня платьев. Улучив момент, однажды вечером я пораньше ухожу из главного зала, проскальзываю в покои обоих баронов, пока они со своими оруженосцами заняты ужином, и наношу яд на внутреннюю сторону охотничьих перчаток. Дело проходит не вполне гладко. Возвращаясь в зал, я наталкиваюсь на Жаметту.
— Куда вы ходили? — сразу интересуется она.
— В нужник, — отвечаю напрямик. — Позвать тебя, когда в следующий раз пойду?
Она морщит носик и пристраивается рядом со мной. Горшочек с ядом оттягивает мне карман. Нужно как можно скорее отнести его обратно в мою комнату. Однако общество Жаметты не оставляет мне выбора. Я возвращаюсь в зал, имея при себе неопровержимую улику моего преступления.
Двумя днями позже дождь наконец прекращается. Все радуются возможности выбраться из дворца, ибо тот начал отчетливо превращаться в тюрьму. Юлиан, Пьер и несколько баронов, в том числе Вьенн и Жюльер, решают отправиться на охоту. Я без особого труда устраиваю так, чтобы пригласили и меня с фрейлинами. Конечно, мне необязательно быть на охоте, мое присутствие никоим образом не повлияет на действие яда — я просто желаю проследить за исполнением своей задачи до самого конца.
И еще я побаиваюсь спятить от долгого заточения в замке. Мне крайне необходимо выбраться на свежий воздух. Хотя бы на несколько часов.
Егеря уезжают вперед, и за ними псари со своими подопечными. Собаки вертятся, пыхтят и лают, с нетерпением ожидая, чтобы их спустили со сворок. Я держусь поблизости от Жюльера и Вьенна, но старательно обхожу их глазами. Еще не хватало, чтобы кто-то заметил мой особый интерес!
Пьер надеялся добыть оленя, но егерям не удалось обнаружить следов. Вероятно, это и к лучшему, поскольку земля изрядно раскисла после недели дождей, — в погоне за оленем наверняка не обошлось бы без падений, а то и без увечий. Оставалась мелкая дичь, ради которой мы взяли с собой соколов.
Моя соколиха сидит у меня на запястье. Ее глаза прикрывает колпачок с ярко-красными и синими перьями, и посреди суматохи ловчая птица остается спокойной. Юлиан подарил мне ее на двенадцатилетие. А после того как я удрала в монастырь, полных три года заботился о моей питомице. Ни дать ни взять знал, что я вернусь. Когда же это произошло, оказалось, что соколиха слишком привязалась к Юлиану — поначалу летела на руку только к нему, не ко мне.
Непосредственно за городскими стенами моя охотница начинает беспокоиться. Она вертит головкой и топчется, так что на опутинках
[1]
звенят крохотные серебряные колокольчики. Мы как раз проезжаем то самое место, где считаные дни назад расставались с жизнью воины герцогини, и я гадаю, уж не уловила ли чуткая птица застоявшееся присутствие смерти. В моих же ушах эхом отдается душераздирающий рев того последнего рыцаря, когда под ним убили коня…
